Воспоминания о моей жизни

Прибыв в Мюнхен, мы остановились в гостинице под названием Englischer Hof («Английский двор»). Гостиница прекрасно отапливалась: в Мюнхене все общественные места отапливались прекрасно. Комфорт и благоустроенность жизни меня приятно удивляли. Исключительной комфортабельностью отличались кафе, где обслуживали по высшему классу. Белокурые, статные и пышногрудые официантки в кружках, напоминающих миниатюрные соборы, разносили густое пенистое пиво. Ни на улицах, ни где бы то ни было не видно было мусора, никто не носил поношенную, залатанную одежду, нельзя было встретить нищего. Повсюду порядок и любезное обращение. «Это рай, рай на земле», — так я думал тогда. Но в этом раю зрело грозное бедствие — современная живопись, но к этому я вернусь позже. А четверть века спустя здесь созреет другое бедствие, еще более страшное — нацизм. Кроме того, благодаря своей наблюдательности и исключительной проницательности, уже тогда мне удалось увидеть, что в этом раю далеко не все так прекрасно и благополучно, как показалось на первый взгляд. За проявлявшимися подчас в преувеличенной форме внешней сердечностью и кажущейся любезностью мюнхенцев я разглядел некоторые признаки раздражительности, неудовлетворенности, истеричности и подчас грубой враждебности. Эти черты характера я отмечал еще в Греции, мальчиком, у своего учителя немецкого Гейта. Я заметил, что в Мюнхене многие, как мужчины, так и женщины, хотя они ограничены и начисто лишены иронии, ведут себя дерзко и насмешливо, подобно дурно воспитанным детям недальновидных родителей, коими являются наши сегодняшние интеллектуалы. Помню, как однажды в Мюнхене мы с матерью и братом зашли в магазин готовой одежды, чтобы купить пальто. Однако ничего подходящего мать не нашла и, уходя, сказала владельцу, что мы заглянем в другие магазины, но в случае чего, возможно, вернемся. Хозяин, средних лет мужчина солидной внешности, со светлой бородкой, в очках, принялся с преувеличенной любезностью благодарить нас, с жаром кланяясь до земли; истерически хихикая, фыркая и беспрестанно повторяя: «Danke, danke vielmals!..» («Спасибо, спасибо большое!..»), он проводил нас до самых дверей. Выйдя из магазина, я еще долго слышал, как этот одержимый, выскочив на улицу, истерически кричал нам вслед: «Danke, danke, danke vielmals!..»

В другой раз, несколько месяцев спустя, я со студентом живописного класса, прусаком из Берлина по имени Фриц Гарц, отправился на Центральный почтамт: один из моих греческих друзей, учившийся в Университете, попросил узнать, может ли он получить пакет, посланный ему родителями. Грек этот носил довольно длинное имя, звали его Пападиамантопулос. Когда я, склонившись к окошку, спросил служащего, есть ли что-нибудь для господина Пападиамантопулоса, тот растянул рот в насмешливой улыбке; между тем прочие служащие, находившиеся поблизости, едва услышав это имя, принялись, давясь от смеха, обмениваться взглядами, хотя пытались делать вид, что просматривают регистрационные книги. Наконец служащий в окошке, осклабившись, ответил мне: «Nein, mein lieber Herr, so einen schönen Namen haben wir nicht!» («Нет, дорогой господин, у нас не значится столь прекрасное имя!»). Поняв, что у меня ничего не получится, я попросил своего берлинского друга, блондина, почти альбиноса, заняться этим вопросом, и только ему, с его прусским авторитетом, умевшему при случае повысить голос, удалость прекратить истерику служащих и заставить их всерьез заняться поисками заказного пакета.