Воспоминания о моей жизни

Энергичнее застучали Юзы, длиннее и чаще сделались непосредственные разговоры Гурко по прямому проводу со штабом Юго-Западного фронта. Стойко и убежденно доказывал Гурко, что дальнейшие повторные атаки должны иметь в виду новые цели: удерживать против нашего фронта возможно большие силы неприятеля и даже заставить его перебросить подкрепления с французского фронта, где еще не кончилась Верденская операция.

Я не могу утверждать, что эта коренная перемена задачи, внушенная генералом Гурко наверх, была формально закреплена соответственно редактированной директивой. Едва ли, ибо правило всякой хорошей демонстрации – держать войска в неведении, что они демонстрируют. Но изменение задачи и согласие штаба фронта и Ставки были закреплены на лентах переговоров Гурко с этими штабами. С этой минуты никто уже там не ожидал радостного известия о падении Владимира-Волынского. Гурко же оставалось превратить в намеренную систему удары накоротке, получившиеся такими в начале операции вследствие невозможности прорвать укрепленную полосу неприятеля. Так Гурко и поступил.

Вместе с тем он как автор новой задачи оказался первым прозревшим бессмысленность дальнейших стремлений к захвату Ковеля и Владимира-Волынского. Ни тот, ни другой пункт не имели решительно никакого стратегического значения. Вначале шел вопрос о нанесении нового удара австрийской армии в надежде на вывод ее из строя. Слово «Ковель» затем, после неудачи (с ударом явно опоздали), из указания направления атаки превратилось в самоцель. Гурко ловко выдернул эту занозу из стратегического мышления Ставки и фронта.

С переменой задания цель наших атак – привлекать на себя и отвлекать от французского фронта силы противника – оправдывалась чистыми стратегическими интересами.

Нужно было теперь продолжать «долбить» – в некоторое подобие упрямых атак немцев в то же время под Верденом, – но следовало избегать при этом чрезмерных потерь, чтобы не сделать диверсию слишком дорогой. Для этого Гурко решил повторять атаки постоянно свежими войсками, сменяя части, понесшие, если так можно выразиться, достаточные, не слишком чувствительные потери.

Метод этот вызвал чрезвычайно сложную штабную работу, всецело легшую на наши «оперативные» плечи. В то время как на фронте велся бой, в тылу маршировали, но больше ночью, чем днем, дивизии наших многочисленных корпусов. Необходимо было вовремя и скрытно подвести к позициям следующую смену; эшелонировать, согласно расписанию, колонны одних, поставить временно по квартирам других. Требовалась ювелирная работа по всем этим расчетам, чтобы избежать перекрещиваний, опозданий, стеснения на сравнительно ограниченной площади нашего тыла. И, наконец, думать о скрытности!

В течение двух недель оперативная часть штаба не смыкала по ночам глаз, а в это время тыл Особой армии кишел как муравейник. Кто шел, кто располагался на отдых, кто развертывался перед вступлением в боевую зону…

В этот лихорадочный период Гурко интересовался двумя главными вопросами: какие были потери за день и какие новые данные мы имеем о противнике на нашем фронте. Сведения о потерях регулировали смену войск, а в сведениях о неприятеле искали, не появились ли у него свежие части и, особенно, нет ли перебросок с французского театра.

При новой постановке задачи мы приветствовали каждый признак усиления неприятеля, прямой или косвенный, и радовались тому, что в обычных условиях должно было нас тревожить и огорчать.

Несомненно, неприятель не мог тогда снять с нашего фронта ни одного солдата, и были указания, что он подтянул с других участков и ввел в боевую линию свои резервы. Что касается до дальнейших перебросок, наиболее для нас желанных, я не могу припомнить, имелись ли твердые доказательства таких перебросок.

Долбление на фронте Особой армии с аккомпанементом на участке 8-й было прекращено 4 октября. Все корпуса получили прописанную им более или менее гомеопатическую дозу кровопускания, а бои «от всего сердца» за ненужный «Квадратный лес», в которых урон сильно превзошел норму, вошли в историю гвардии как пример ее доблести и упорства.

После всего этого Гурко мог донести, что «демонстративная задача» Особой армии была выполнена, подкрепив этот вывод сводкой сведений о числе неприятельских частей, обнаруженных или предполагавшихся, с той или другой долей вероятия, против нашего фронта.

Сын маститого фельдмаршала, героя балканской войны 1877–78 годов, Василий Иосифович мог последовать теперь примеру своего отца, снявшего шапку перед лейб-егерями, отбитыми с огромными потерями от Телишского укрепления 12 октября 1877 года. Да, они были отбиты, но выполнили свою демонстративную задачу: удержали против себя турок и способствовали взятию Горного Дубняка.

Солдаты сочинили тогда песню, начинавшуюся куплетом:

Генерал Гурко явился,
Слово ласково сказал.
Своей правою рукою
Горный Дубняк показал…