Воспоминания о моей жизни

В начале августа на Юго-Западном фронте были произведены некоторые перегруппировки. 11-я армия получила участок примерно между двумя станциями, граничившими с Австро-Венгрией до войны – Радзивиловым и Волочиском. Штаб армии был переведен из флангового Кременца за середину фронта армии, в Старо-Константинов. В этом своем положении армия непосредственно прикрывала Бердичев, где находился по-прежнему штаб фронта; штаб армии был расположен теперь на прямой линии между серединой армейских позиций и главной квартирой Деникина, нового Главнокомандующего фронтом.

В Старо-Константинове нам отвели широкий квартал каких-то казенных домов и бараков вне города, примерно в версте от него. Здесь был оазис зелени среди плоских, голых и пыльных окрестностей. Устроились штабные учреждения, личный состав и наши лошади с большим удобством. Я помещался в просторном одноэтажном деревянном доме вместе с командующим армией, причем служебными кабинетами нам служили два соседних зала, каждый в несколько окон. Я имел возможность устроить у себя, на козлах, нечто вроде помоста и разложить на нем огромную оперативную карту крупного масштаба.

Но ни к каким новым операциям против внешнего врага мы уже не готовились. Карта служила больше для составления исторических описаний того, что мы пережили в июне и июле, в ответ на запросы сверху, где искали «стрелочника».

В Старо-Константинов прибыл наконец ко мне генерал-квартирмейстер, хотя и в полковничьем чине. Мне удалось получить на эту должность моего старого и способного помощника – Н. В. Соллогуба.

Он перевел за собой из Особой армии хорошо известных мне молодых офицеров оперативного отделения. С их приездом наладилась в отделе генерал-квартирмейстера знакомая, деловая и спокойная атмосфера. Удобно и приятно было работать и с ровным Ф. Ф. Рербергом. Удалось включить в штаб армии одного измайловца (В. Б. Фомина) и одного лейб-егеря, В. А. Каменского, адъютантом ко мне; симпатичный и толковый офицер этот состоял в первом батальоне лейб-гвардии Егерского полка летом 1913 года, когда я командовал батальоном.

К сожалению, этому благополучию – вверх и вниз – не было суждено принести какие-либо плоды. Наступившее спокойствие оказалось затишьем перед внутренней бурей.

Создавшееся в августе разделение власти в новорожденном новом и все еще безымянном государственном устройстве между Керенским и Корниловым не обещало успеха. По мере того как Корнилов забирал в свои твердые руки фронт, то есть почти все мужское население России, способное владеть оружием, Керенский начинал чувствовать, что его роль как главы правительства подходит к концу. Этот самодовольный революционный карьерист, которого взмыл наверх случай – мартовский сумбур, успел испить из сладкой чаши власти и опьянеть. Он не желал теперь отступить в тень и оказаться в положении номинального и беспомощного демократического вождя. Успел он также искренно поверить в свои таланты, чары и в свою светлую звезду.

До его ушей не достигла расценка этих талантов, сделанная остряками, никогда не иссякающими на Руси: «На безрыбье и рак – рыба; на безлюдье и Керенский – человек».

Каждый день дальнейшего оздоровления армии означал, с одной стороны, усиление военного вождя – Корнилова; с другой – утечку престижа и «обаяния» товарища Александра Федоровича.

Между тем, и Корнилов не мог остановиться где-то на полдороге к диктатуре. Если Россия желала продолжать войну, рассуждал этот угрюмый и прямой казак, она должна проявить железную дисциплину не только в армии, на самом фронте, но и во всем огромном тылу его. Корнилов требовал от Керенского подчинения ему всех железных дорог и заводов. Только единая военная власть способна была подтянуть этот расхлябанный революцией тыл, в сущности, всю страну.

Подписаться под таким законом значило для Керенского подписать себе отставку. Он тянул дело. Это не было ни «да», ни «нет».

Корнилову скоро стало ясно, что от премьера с его окружением не дождаться поддержки и либо надо кончать войну, либо свергнуть петербургскую верхушку, подлаживающуюся под полубольшевистский Совет солдатских и рабочих депутатов, все еще заседающий и разговаривающий.

Теоретически совершение переворота могло казаться легким. В самом деле, после того как миллионы штыков на фронте снова сделались послушными, что стоило повернуть кругом небольшую их часть, захватить власть в столицах, арестовать правительство и объявить военную диктатуру?

На практике, однако, дело обстояло гораздо сложнее.

Ближайшими к Петербургу и Москве войсками были армии Северного и Западного фронтов. Командовали ими – бесцветный канцелярист Клембовский и готовый играть на популярность у низов Балуев. Оздоровление войск на этих фронтах распространялось медленнее, чем это происходило на южных фронтах, к югу от Припяти.