Воспоминания о Николае Шмелеве

А вообще он с огромным любопытством наблюдал за жизнью как у нас, так и за рубежом, впитывал в себя что-то новое. Помню, как мы с ним ходили по Буэнос-Айресу и как он вглядывался в памятные места этого чудесного города, уже изучив историю Аргентины. Чего он, кстати, терпеть не мог, так это дилетантского, поверхностного отношения к истории и особенностям различных обществ. Если Николай не чувствовал себя компетентным высказать о чем-то действительно веское мнение, он воздерживался от оценок. Безаппеляционность, самомнение, склонность рубить с плеча, не стесняясь обидеть человека, — все это было ему абсолютно чуждо. Когда-то я ему сказал о чьем-то афоризме на тему самооценки: «Оценивая себя, я скромен, но сравнивая — горд». Он тут же за это схватился и даже записал, чтобы не забыть.

И все же: что это была за личность?

Я бы выделил несколько ипостасей Николая Шмелёва, человека на редкость многогранного и не поддающегося общеизвестным шаблонным оценкам.

Первая: вальяжный русский интеллигент старого, дореволюционного образца, в кресле и с трубкой в зубах, начитанный, философствующий, озирающий мудрым взглядом вереницу минувших столетий.

Вторая: плейбой второй половины ХХ века, ровесник и сотрапезник «шестидесятников», любитель жизни во всех ее проявлениях, ценитель красивого застолья, любимец женщин.

Третья: типичный кабинетный ученый, способный, изолировавшись от мирской суеты, часами сидеть над книгами, трактатами, статистикой, обдумывать и писать научные исследования.

Четвертая: писатель, литератор, сочинитель беллетристических повестей и романов, с наслаждением копающийся в пыли веков, проникающий в мысли и чувства давно ушедших персонажей, дающий простор фантазии, отбрасывающий сухую научную прозу.

Как можно было все это совместить? Я не знаю другого человека, в котором бы могли сочетаться столь различные грани личности. Может быть, именно поэтому, из желания все охватить, и в экономике свое слово сказать, и в литературе попробовать сравняться если не с классиками, то по крайней мере с Нагибиным, Битовым, Аксёновым, и в академической иерархии двигаться до потолка (а ради этого — со сколькими фигурами надо завязывать отношения, сколько потом чертыхаться и отплевываться, сколько погружаться в суету сует) — может быть, поэтому и не все получилось, о чем мечталось? Внешне, формально — куда уж больше, а внутренне? О чем, может быть, жалел Николай, чего бы он не стал повторять, будь возможна другая жизнь, — не знаем…

В давние времена я подарил Николаю котенка. Оказалось, что это норвежский лесной кот. Он прожил 19 лет. И каждый раз, когда я приходил в гости, навстречу мне бросалась, только я успевал открыть дверь, Катя, дочь Николая, держа в руках огромного кота. После этого выходил из кабинета хозяин, и я неизменно спрашивал: «Ну, что нового написал?» Такой был неизменный ритуал. Я знал, что главным в жизни Николая было — писать книги. Он написал бы больше, возможно, создал бы шедевр, если бы… если бы не был тем Николаем Шмелёвым — разносторонним и жадным до всех проявлений жизни, — которого мы знали. И мы должны быть рады, что жили рядом с таким человеком.

Г. И. Мирский

Доктор исторических наук

Заслуженный деятель науки РФ

Николай Петрович Шмелёв: он первым выступил за реформы и первым — против того, как они проводились

Про Николая Петровича писать будут многие. Он был человеком крупного калибра и в литературе, и в экономике, и в судьбе многих людей оставил след на всю их последующую жизнь. В том числе и в моей судьбе. Он был моим начальником, старшим товарищем и соавтором в 1983–1991 гг., когда я работал в Институте США и Канады АН СССР; а после 1991 г. мы общались регулярно и по работе, и как друзья. В 1989 г. в России, а потом и в США вышла наша книга «На переломе»[23]; в 1991 г. под нашей редакцией вышла другая книга[24]; до этого и после этого мы писали вместе докладные записки, статьи, главы в книгах[25].

В 1983 г. я закончил рукопись книги про экономические циклы, ее раскритиковали как подрывающую марксистские догмы (хотя мне казалось, что, наоборот, я восстанавливаю творческий марксизм). Николай Петрович отнесся к книге с симпатией, взялся помочь, и в итоге я перешел в сектор мирохозяйственных связей Института США и Канады, который тогда Шмелёв и возглавлял. Во время первого серьезного разговора я посчитал нужным рассказать Шмелёву, имевшему репутацию либерала, о своих политических взглядах:

— Я социал-демократ, Николай Петрович, верю в международное братство всех людей труда. Нынешнюю советскую систему критикую, как и все, но социалистические идеи разделяю. Может, и не вполне большевик, но как минимум «меньшевик-интернационалист».

Шмелёв улыбнулся.

— М-да, сколько вам лет?

— Скоро 30.