Воспоминания о передвижниках

   Он красиво описывал время пробуждения природы, вечерние зори ранней весны и остатки снега в березовых рощицах, окутанных сумерками.

   Третьяковская галерея отражает все этапы творчества Левитана в последовательности его развития. Здесь и ранняя "Осень в Сокольниках", "Плес на Волге", "После дождя", "Омут", "Март", "Золотая осень", "Солнечный день" и, точно реквием самому себе, -- "Над вечным покоем".

   С приходом славы изменилось и материальное положение Левитана. Он вышел из подавляющей его нищеты и мог не отказывать себе во всех потребностях культурного художника. Жил в тихом дворе, в небольшом уютном особняке с простой, но изящной обстановкой, ездил за границу, где работал и видел все, что было лучшего в искусстве.

   Меня удивляло, что Часовников не имел общения со своим другом, хотя бы письменного. Что разъединило их? Я напомнил Левитану о нем. Исаак Ильич глубоко задумался и своим, особым, как бы заглушённым голосом заговорил.

   -- Да, да! Он стоит передо мной, не знаю, как сказать, -- как живой укор совести. Не знаю, в чем я виновен, но чувствую свою вину, и не перед ним, а перед всеми. Он как бы моя перешедшая в него совесть, которая говорит мне то, что нашептывает и природа. Это неразгаданное и грустное, грустное без конца. И как тяжело бывает остаться наедине со своею совестью -- так чувствую я себя при воспоминании о Василии Васильевиче.

   Исаак Ильич прикрыл лицо рукой и долго просидел неподвижно.

   Я подумал, что Часовников не хотел наводить тень на жизнь друга своим внутренним разладом.

   Когда произошел в Товариществе передвижников раскол и свежие силы во главе с Серовым покинули Товарищество и образовали художественное общество "Союз русских художников", Левитан примкнул к "Союзу", но из Товарищества все же не вышел и присылал на передвижные выставки свои картины. Что удерживало его в Товариществе -- неизвестно. Некоторые говорили, что Исаак Ильич делал это из чувства признательности к Товариществу, которое встало на его защиту, когда Левитану как еврею грозило выселение из Москвы. Во всяком случае им руководило не желание материальных выгод. Этим Исаак Ильич никогда не был заражен. В Товариществе он оставил о себе самое светлое воспоминание, как человек безукоризненной честности в жизненном обиходе, в отношении к искусству и Товариществу.

   Левитан стал кумиром юношества -- пейзажистов. Все передовые художественные общества стремятся заполучить его вещи на свои выставки, и картины его распродаются в первые же дни. Судьба признала свою несправедливость к Левитану и после годов нужды и страданий венчает его лаврами и дает возможность не думать о завтрашнем дне, свободно отдаваться искусству.

   Но поздно. Силы надорваны, ослабело сердце. На выставке Левитан с трудом подымается по лестнице.

   -- Все бы хорошо, а вот от этого пустяка, -- показывает на сердце, -- нет настоящей жизни.

   Товарищеский парадный обед. Высказываются всяческие пожелания. Усталое лицо Левитана вдруг вспыхивает, он приподымается, упирается одной рукой о край стола и, как будто стремясь куда-то вперед, воодушевленно говорит:

   -- Надо жить, и жить красиво! Надо побороть и забыть свои страдания, надо пользоваться жизнью, ее светом, ее радостью, как блеском солнечного дня. Мы еще успеем сойти, об этом нечего и думать, а сейчас выпьем последние сладкие остатки из жизненного бокала, упьемся всем лучшим, что может дать нам жизнь!

   Он схватил бокал и звонко ударил о бокал соседа.

   От Часовникова получаю снова письмо с заказом -- прислать книги по прикладному искусству, по русскому народному творчеству, а в конце приписка: "Не найду выхода из тупика, вижу, что и Толстой его не нашел, сам собой я тоже ни к чему не приду, надо отдать себя кому-то другому, сильнее меня, и пусть ведет меня, куда знает. Но где эта сила, которая бы сковала мою волю, заглушила бы мои сомнения и пусть хоть убила бы меня? Где эти верные руки? Я их не вижу". На этом переписка с ним окончилась, на свои письма я не получал больше ответа и не знал, у кого же мне справиться о Часовникове.

   Весной в Москве получил от Левитана записку; просит зайти к нему, чтобы поговорить о его делах в Товариществе.

   В назначенный час прохожу двор левитановского домика. Над дорожкой цветущие кусты сирени, а день солнечный, радостный, весенний.

   Дверь в передней оказалась отпертой, в квартире пусто. Вошел в гостиную и из спальни услыхал голос Исаака Ильича:

   -- Вот видите -- я лежу в постели, противная хвороба не вовремя... Идите ко мне, поговорим.

   А мне нравилось осматривать гостиную, и я задержался. Редко приходилось встречать такое у товарищей-передвижников. Много света, блестящий паркетный пол, все чисто, ново, изящно. Тонкие рамы, и картины в них мелодичные и точно благоухающие тонким ароматом.

   Я вспомнил слова Левитана на обеде и подумал, что он действительно умел пользоваться жизнью, как блеском солнечного дня.

   А сейчас он лежал бледный и слабый на белоснежной подушке. Глаза стали еще более глубокими.

   После короткого делового разговора Левитан погрузился в мечты о поездке в деревню и работе среди природы.