Воспоминания о передвижниках

   "Ходынка" -- катастрофа, происшедшая на Ходынском поле на окраине Москвы в дни коронации Николая II в 1896 г., когда из-за преступной халатности царских властей громадное скопление народа привело к чудовищной давке и массовой гибели людей. Картина В. Е. Маковского "На Ваганьковском кладбище" ("Похороны жертв Ходынки", 1896--1901) находится в Музее Великой Октябрьской социалистической революции в Ленинграде. Сцены Ходынки В. Е. Маковский зафиксировал в двух альбомах набросков (находятся в Государственном Русском музее).

   Щегловитов Иван Григорьевич (1861--1918) -- в начале 1917 г. (до Февральской революции) -- председатель Государственного совета.

Лемох Кирилл Викентьевич

   Более деликатного человека, чем Лемох, я не встречал за всю свою жизнь. Ни одного резкого слова, ни одной враждебной к кому бы то ни было мысли. Была ли у него врожденной эта черта, или она явилась следствием долгого его пребывания при дворе, где он преподавал рисование князьям, -- сказать трудно.

   "Позвольте-с... извините... будьте любезны, виноват-с..." -- слышалось постоянно при разговоре с Кириллом Викентьевичем. Но в то же время он умел сохранять и свое достоинство.

   Вам чудилось, что он думает: "Вы прекрасный человек, и я тоже, между нами ничего не может быть, кроме приятностей. И вообще -- все люди прекрасны".

   Он был противоположностью Мясоедову, который не находил на земле ни одного порядочного человека.

   Если до ушей Лемоха доходили неприятные слухи, что-либо дурное о ком-нибудь -- он отмахивался от них. "Пустое, это все только говорят, да-с! болтают, а он прекрасный человек!"

   В особенности не могли быть дурными людьми москвичи, которых он особо чтил, будучи сам родом из Москвы, хотя жил и учился в Питере.

   Он вспоминал московскую жизнь, московские дворики, церковки, бани, из которых с товарищами выбегал во двор, валялся в снегу и снова парился.

   По внешности он был небольшого роста, сухой, бритый, с легким пушком на лысой голове. Приятная улыбка не сходила с лица, лишь в минуту легкого раздражения заметно было слабое подергивание на щеках. Ходил осторожно, легко и приятно скользя по паркету. На левом борту фрака или пиджака -- золотое пенсне, а из кармана на груди выглядывал ослепительно белый уголок носового платка. В общем напоминал немецкого чиновника. Лемох и был немец, настоящее имя его было Карл.

   Когда ко двору понадобился учитель, то в силу своего немецкого происхождения, своей аккуратности и деликатности и направления в искусстве он, как никто из художников, ближе подошел к этой роли.

   При дворе его переименовали из Карла в Кирилла и приставили учить детей царя Александра III. Лемох застал еще Александра II, который приходил на уроки внука Николая, будущего царя Николая II и удостаивал учителя своими разговорами.

   Александр II, обращавшийся на "ты" даже с высшими чинами, говорил почему-то Лемоху "вы".

   Из придворной жизни мало о чем можно было узнать от Лемоха, разве о мелочах. Что мог сказать деликатнейший и осторожный учитель царей? "Все прекрасно и все прекрасны, и царь и мужики (о рабочих тогда почти не упоминалось). Прекрасны и мы все, а если говорят что другое, то просто болтают".

   Товарищи в шутку спрашивали: "Правда ли, что тебя, Кирилл Викентьевич, при дворе первое время обыскивали?" Лемох чуть-чуть обижался: "Глупости-с, государь даже руку подавал".

   До некоторой степени представлялось так, что царям, окруженным придворной челядью, не с кем было даже словом обмолвиться по-человечески. Все выслуживались, подобострастничали, лгали, льстили, а Лемох и при своей деликатности был все же более независимым и свежим человеком и не пресмыкался так, как пресмыкались прошедшие эту науку царедворцы.

   Придворные удивленно спрашивали, как Лемох осмеливался обращаться с вопросами к императору, а тот тоже удивлялся тому, что этого не разрешалось делать. И царь разговаривал с Лемохом, не обращая внимания на нарушение последним придворного этикета.

   Все же пребывание Лемоха при дворе наложило и на него отпечаток придворного служащего, и это как-то не вязалось с его положением в среде независимых передвижников.

   Его, пожалуй, выручала безусловная честность, товарищеские чувства, готовность всякому помочь, его "святая простота" во всех вопросах общественности -- простота, на которую трудно было даже рассердиться.

   Все знали, что с Лемохом нельзя было говорить о политике, об общественных непорядках, так как он требовал только личного совершенствования и "неосуждения брата своего".

   Ни на кого Лемох не сердился и никого не винил. Весь свет хорош -- и бедные и богатые. Богачи должны помогать бедным, и от этого будет еще лучше.

   В своих произведениях он переносил немецкий сентиментализм на русскую почву. Любил изображать трогательные сценки, особенно из крестьянской жизни: сироток, больных детей у благодетеля, мальчиков, подносящих букеты девочкам.