Бхагаван сказал нечто подобное, когда ему однажды подарили колокольчик для
В ранние годы, когда я только пришла в ашрам, Бхагаван помогал нам размалывать бобы и чистить овощи. Он даже помогал при готовке. Он вставал задолго до рассвета и присоединялся к тем, кто постоянно работал на кухне. Мы, женщины, приходили к рассвету. Бхагаван следил за тем, чтобы к нашему приходу все было готово, и часто мы обнаруживали, что часть нашей работы уже сделана. Мы пытались приходить к пяти утра, чтобы опередить его. Он ответил нам тем, что стал приходить в четыре. Чтобы обогнать его, мы начали приходить к трем. Когда Бхагаван увидел, что мы недосыпаем, он перестал приходить на кухню до рассвета, чтобы дать нам возможность нормально восстанавливаться.
Бхагаван был воплощением мудрости и доброты. Хотя он и не запрещал нам совершать ошибки, он все же требовал точного выполнения его указаний. Нам приходилось выполнять одно и то же задание снова и снова, пока оно не было сделано так, что это удовлетворяло его полностью. Неужели он делал это для себя? Какой ему был в этом прок? Он хотел показать нам, что все может быть сделано правильно, что наши вредные привычки вызваны лишь недостатком терпения и внимания. Иногда, желая добиться от нас нужного результата, он казался жестким, даже жестоким. Бхагаван знал то, чего мы в тот момент не осознавали: что мы всегда можем действовать правильно, стоит только захотеть. Когда убеждаешься в этом на собственном опыте, приходит уверенность, а с уверенностью – покой и добродетель.
Работая на кухне, он был одним из нас, но в холле, сидя на диване, он был великим Богом Кайласа, священной горы. Каждый раз, когда Бхагаван входил в холл или выходил из него, все мы вставали в знак почтения, но было видно, что ему неудобно причинять беспокойство стольким людям. Он не любил формальное почитание ни в каком виде. Я сама убедилась в этом, когда он критиковал меня за следование формальным ритуалам. У меня выработался обычай преподносить ему несколько изюмин каждый раз, когда я приходила из города, потому что традиция требовала не приходить к Гуру с пустыми руками.
Однажды, когда я вручила ему свое обычное подношение, он вскипел и стал меня отчитывать: «К чему эти показные почтение и преданность? Кто научил тебя всему этому лицемерию? Что ты получаешь от этого? Разве нельзя просто вести себя естественно? Всё, что нужно, – это лишь чистое и искреннее сердце. Думаешь, можно сделать мне приятное таким показным почтением?»
Он продолжал довольно долго. Затем, обращаясь к Муруганару, он горько пожаловался, что наша преданность так неглубока, а ее выражение так дешево. И он рассказал историю о преданных, которые издевались над своим Гуру.
«Они устроили шествие со своим Гуру и устроили парад перед толпой. Продемонстрировав его толпе, они вырыли яму и спросили его: „Сам залезешь в яму или тебе помочь?“»
В тот день Бхагаван был в такой ярости, что даже Муруганар боялся простираться перед ним, как он делал обычно.
Бхагаван продолжал: «Когда люди впервые приходят сюда, они искренни, но как только обживаются здесь, они становятся здесь хозяевами. Они руководят всем. Свами должен выполнять их просьбы и игнорировать вред, который они приносят. В награду за их простирания свами должен мириться со всем этим беспорядком, который они сеют вокруг. Они думают, что это его обязанность – носить их на своей голове».
Однажды утром, работая на кухне, я увидела, что Бхагаван перемалывает фасоль. Когда мы видели, что он трудится, нам становилось стыдно, но если мы предлагали сменить его, он сердился и переставал приходить в кухню, что страшно всех нас огорчало. Пока Бхагаван был в холле, он принадлежал всем и каждому, но когда он приходил в кухню, он принадлежал только нам. Если он не приходил, то это было для нас огромной потерей. В тот день я набралась смелости попросить его отдать мне эту работу.
К моему удивлению, он встал и сказал: «Да, закончи это. Я ждал, когда ты придешь».