Воспоминания о русской службе

Как сытые животные, наши хозяева после обильной трапезы хотели расположиться в чумах на отдых, чтобы переварить съеденное, поэтому мы сказали, что провожатые нам не нужны, и пораньше двинулись к себе в лагерь. Мы уговорились, что наутро с рассветом старик с одним из сыновей и тремя оленями заедут за нами и короткой дорогой, незнакомой нашим проводникам, проведут к небольшому поселку Верхняя Ангара. Поскольку едой родичи были обеспечены, мужчины могли на некоторое время отлучиться, чтобы отнести пушнину нынешнего года «благодетелю», который арендовал тоню у впадения Верхней Ангары в Байкал, а заодно торговал и мог дать им в кредит товаров.

ВЕРХНЯЯ АНГАРА. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГ

Тропы, которыми нас вели орочоны, были для наших лошадей, при всей их выучке, почти непроходимы. Нам пришлось перевалить через водораздел, а грунт на высоте перевала оказался топким, усеянным валунами, так что передвигаться можно было, только перепрыгивая с камня на камень. Стоило лошади оступиться, и она проваливалась по грудь в моховое болото. Пеший здесь и вовсе бы не прошел.

Олени бежали проворнее лошадей, и старик предложил мне для перехода через перевал сесть на его могучего оленя. Седло — маленькая костяная стойка на меховой подушке — крепилось ремнями к плечам животного, вторую подушку клали поверх, как сиденье. Стремена были такие короткие, что сидеть в седле приходилось скорчившись. Для меня орочонское седло оказалось мало, мое же казачье седло — велико для оленя, поэтому к плечам животного привязали связку шкур, на которой я и устроился. Поскольку шкура у северного оленя подвижна и как бы скользит туда-сюда, во время езды невозможно найти опору в шенкелях ^{78}, и оттого чувствуешь себя очень неуверенно. Даже с поводьями в руках человек все равно не правит, а полностью полагается на оленя, который всегда находит, где пройти.

К счастью, протяженность трудного перевала составляла лишь несколько километров, дальше шли более проходимые распадки, где земля не оттаяла. Благодаря орочонам мы значительно сократили дорогу и прибыли в Верхнюю Ангару не через пять дней, а уже вечером второго дня. Конец лета и начало осени — лучшее время года, чтобы проникнуть в тайгу забайкальских гор, ведь погода в эту пору всегда солнечная, но притом прохладная, и гнус докучает куда меньше, чем в разгар лета. Был конец августа, и мы рассчитывали, что прекрасная осенняя погода простоит еще несколько недель. Однако внезапно налетел ледяной норд-ост, не затихавший три дня и закончившийся снежной бурей. Это был надежный знак, что осень идет к концу и зима наступит раньше обычного, поэтому я решил пока прервать свою научную экспедицию к орочонам и спешно двинуться в обратный путь.

С величайшими трудностями, рискуя собственной жизнью и жизнью проводников, я сумел в скором времени выбраться из тайги, но в Сретенске на последний пароход мы опоздали, пришлось дожидаться в Чите, пока реки станут, а затем продолжить путешествие в санях.

Когда незадолго до Рождества я добрался до Хабаровска, там уже вовсю шла подготовка к встрече цесаревича, о поездке которого через нашу область я уже рассказал выше. Участвуя в этой подготовке, я одновременно занимался путевыми отчетами для барона Корфа. К моему удовольствию, он составил себе вполне четкую картину административных, культурных и хозяйственных обстоятельств бурятских народов и теперь мог окончательно отклонить не вызывавший у него симпатии проект губернатора Хорошхина и воспрепятствовать нарушению прав, дарованных бурятам императрицей Екатериной. Цесаревич лично сообщил бурятским тайшам это отрадное решение, когда они прощались с ним в Лиственничном. Этот милостивый акт очень способствовал укреплению их верности и преданности Белому царю, как в Азии называли российского императора. Чуткое отношение престолонаследника к забайкальским язычникам-бурятам и их верованиям православные фанатики истолковали впоследствии как причину гибели империи и его самого. Он-де прогневил Господа, когда оставил эти народы в язычестве и даже позволил чтить себя как божество, присутствуя в Агинском дацане на их богослужении.

Орочоны, у которых я в последующие годы побывал еще дважды, почти поголовно были крещеными. Они носили на шее крестики, но о христианской доктрине не имели понятия. Кроме крестиков, они носили и амулеты, якобы защищавшие от злых таежных демонов, и, как все шаманисты, приносили им примитивные жертвы. Мои проводники-тунгусы тоже никогда не забывали при опасных переправах через реки, горы и пропасти пожертвовать местным демонам, обвешивая священное дерево разноцветными лоскутками, пучками оленьего или конского волоса, бумажками или монетами.