Воспоминания о русской службе

Он пропустил меня вперед, и через нишу мы прошли в большое светлое помещение — изящно обставленный кабинет. По стенам тянулись высокие шкафы с книгами, на полу — ковер, посреди комнаты наискось — большой письменный стол. Возле него, спиною к свету, сидели в тяжелых креслах седобородый жандармский генерал, а справа от него у торца стола — очень элегантный гражданский чиновник в вицмундире, с высоким орденом на шее и вторым в петлице. По пуговицам я понял, что он из ведомства юстиции. У генерала была на груди орденская звезда.

В глубине большого помещения виднелся длинный стол, покрытый красным сукном. На одной его стороне стояла судебная печать, на другой — распятие, рядом с которым лежала Библия; с трех сторон этого стола стояли стулья. Все выглядело так, словно здесь было заседание суда.

Генерал сделал мне знак подойти к письменному столу, так что я оказался перед ним в ярком свете. Он назвал себя: «Генерал-майор Иванов, товарищ шефа жандармов ^{116}. — Указывая на господина, сидевшего с ним рядом, он представил оного: — Статский советник Константинов, прокурор Петербургского верховного суда» ^{116}. Когда я вошел, оба они встали перед своими креслами, теперь же оба сели. Мне стула не предложили.

Генерал начал допрос. Перед ним лежало мое личное досье, составленное полковником, рядом несколько перевязанных пачек писем и документов, которые я тотчас узнал как мои собственные.

Генерал.Вы камергер действительный статский советник Альфред граф Кейзерлинг, председатель царскосельского земства, курляндский дворянин. Вам известно, что вы обвиняетесь в шпионаже и измене родине?

Я.Да.

Генерал. Признаете ли вы свою вину?

Я.Нет.

Генерал.Состоялось ли двадцать пятого июля земское собрание, по окончании коего вы в три часа дня выехали на автомобиле в Гатчину, а там, не заходя на вокзал, сели в вагон-ресторан скорого поезда, идущего в Германию, и через пограничный пункт Вирбаллен направились в Эйдкунен?

Я.Да.

Генерал.Когда вы садились в поезд, у вас были при себе саквояж и сверток с бумагами. Этот сверток вы передали в Эйдкунене немецкому чиновнику?

Я.Саквояж и сверток у меня были, но сверток я немецкому чиновнику в Эйдкунене не передавал, а лично сдал в Берлине на почту для дальнейшей пересылки.

Генерал.Во время субботнего земского собрания в Царском вы имели телефонную связь с Красным Селом?

Я.Нет.

Генерал.Вы знали, что происходило в это время в Красном?

Я.Нет.

Генерал (указывая на лежащие рядом с ним пачки бумаг).Вы признаете, что эти письма и бумаги ваши?

Я.Насколько я могу видеть, да. Но коль скоро они перевязаны, мне нужно их просмотреть, только тогда я смогу дать окончательный ответ.

После этого генерал вскрыл одну пачку. Там были только черновики писем и телеграмм, первые написаны рукою моей жены, вторые — моей собственной. Я подтвердил, что все эти бумаги мои.

Генерал.Когда вы последний раз были в Вильне?

Я.В конце мая или в начале июня.

Генерал.Встречались ли вы там с имперскими немцами, каковые затем уехали в Польшу?

Я.Да.

Генерал.По вашему заданию некий имперский немец-топограф производил картографическую и топографическую съемку императорских резиденций, района маневров под Красным Селом, города Колпино и населенных пунктов вашего уезда, и вы рекомендовали его петербургскому городскому земству и всем земствам губернии для аналогичной работы? Этого человека звали…

Я.Да.

Генерал.Вы видели этого человека в Вильне и снабдили его инструкциями и рекомендациями в Польшу?

Я.Нет.

Генерал.Были ли вы после объявления войны задержаны в Германии?

Я.Да, на обратном пути, на границе, в Эйдкунене. Все вагоны там заперли, пассажиров арестовали, а поезд отправили обратно. Но в Кёнигсберге мне удалось незаметно сойти и пробраться в замок к кузену, начальнику окружного управления, чтобы не угодить под интернирование, потому что я непременно должен был вернуться на мой пост в Россию.

Генерал.Другие русские пассажиры поезда были интернированы?

Я.Думаю, да, ведь, проезжая через Берлин, я видел, как арестовывали и уводили множество российских подданных.

Я коротко обрисовал генералу путь, каким выбрался из Германии. Затем он открыл одну из папок и зачитал из нее телеграммы и письма, показавшиеся мне совершенно незнакомыми и по смыслу непонятными, ибо речь в них шла исключительно о военных вопросах.

Генерал.Как вы объясните эту переписку?

Я.Эти письма и телеграммы не мои, и объяснений касательно оных я дать не могу.

Тут генерал выказал явное нетерпение.

Генерал.Вам известно, в чем вас обвиняют и что вам предстоит. Воспользуйтесь последней возможностью облегчить вашу совесть добровольным признанием. Только так вы можете хоть немного уменьшить позор, какой сами на себя навлекли. Что вас толкнуло на это — политические мотивы или материальные?

Я.Я не предатель, и признаваться мне не в чем.