Воспоминания о русской службе

Вечером следующего дня камеру отперли, вошел полковник с какой-то бумагой в руке. «Ваше дело закрыто, — сказал он. — Вы свободны». Услышав это, я потерял сознание и упал на койку.

НАКОНЕЦ-ТО СВОБОДЕН

Когда я очнулся, полковник с заметной радостью протянул мне руку. «Я только что по телефону сообщил графине в Царское, что вы свободны и нынче вернетесь домой. Не хотел, чтобы она понапрасну боялась. Ваше платье сейчас принесут, оденьтесь, пожалуйста, и приходите ко мне на квартиру: наш комендант, генерал-адъютант X., желает поздравить вас с освобождением. Я уже заказал экипаж, чтобы доставить вас на вокзал».

Бумага, которую полковник держал в руках, была телеграммой из штаба главнокомандования, адресованной коменданту крепости: «За отсутствием обличающего материала надлежит освободить графа Кейзерлинга из заключения и дело закрыть». В первую минуту радость, что можно свободным вернуться к семье, заглушила разочарование по поводу формы, в какую был облечен приказ об освобождении, хотя я сразу воспринял ее как оскорбительную.

На квартире полковника меня ожидал генерал-адъютант X., который весьма любезно со мною поздоровался и сообщил, что императрица-мать Мария Феодоровна приняла большое участие в моей судьбе и поручила передать мне, что она никогда не сомневалась в моей честности и очень рада, что моя невиновность выяснилась. Спросив, в какой инстанции можно получить письменное подтверждение моей невиновности для восстановления доброй репутации, я в ответ услышал: «Расследование проводили главное управление жандармерии и прокуратура Петербургского верховного суда. Только оттуда вы можете получить сведения, ибо судебное решение не имело места».

Не стану говорить, как меня встретили дома и как радовались мои друзья и родные, которые ходатайствовали за меня и боялись, ведь немецкое происхождение ставило под угрозу и их и вызывало в прессе грязные нападки.

Пока я, оторванный от мира, сидел в крепости, вся желтая пресса России накинулась на меня, и не только на меня, но и на моих сыновей и братьев и на всех балтийских немцев. Страницы газет пестрели самыми отвратительными инсинуациями. Ни министерство внутренних дел, каковому подчинялась цензура, ни высшее военное руководство не посчитали нужным обуздать эту травлю, хотя вина моя не была доказана и дело вообще не передавалось в суд.

Прежде всего я поехал к моим следователям — генералу Иванову и прокурору Константинову — и попросил предоставить мне возможность ознакомиться с моим досье, а также снабдить меня документом, который можно опубликовать в прессе для моей реабилитации. Но я столкнулся с трудностями — они сказали мне, что не имеют соответствующих полномочий, хотя и установили, что обвинения против меня совершенно безосновательны, ибо опираются частью на злокозненные фальшивки, частью же на небрежное дознание, проведенное штабными инстанциями. Такой документ могут выдать только министр внутренних дел или штаб верховного главнокомандования.

Генерал Иванов объяснил, что мое дело жандармерия расследовала образцово. Мои письма, телеграммы и все прочие документы, а равно и каждое слово моих показаний были тщательно проверены и перепроверены, причем он и прокурор Константинов прибыли в крепость, чтобы лично выяснить истинное положение вещей. Именно поэтому следствие так затянулось. Зато теперь он со спокойной совестью может констатировать, что политически я чист как новорожденный младенец. Но министр внутренних дел и верховное главнокомандование!..

После этой беседы я нанес визит Борису Суворину^{117}, владельцу и главному редактору газеты «Вечернее время» — главного рупора травли всего немецкого и Германии, однако ж и единственного за все время не проронившего обо мне ни слова. Я знал, что реабилитация моей персоны именно в этой газете будет иметь для общественности решающее значение. С Сувориным я был знаком лично, однажды оказал ему большую услугу — спас из ситуации, которая могла бы иметь для него весьма неприятные последствия. Он уважал меня как человека и определенно считал неспособным на поступки, в которых меня обвиняли.

Когда я вошел, Суворин протянул мне обе руки. «Вчера я узнал, что вы свободны, тотчас взялся за перо и написал вот эту статью, чтобы опубликовать нынче вечером, но посмотрите, каков вердикт цензуры!» На бумаге стояло: К печати запретить!

У МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

Такого я не ожидал! Пресса писала, что я уличен в позорнейших преступлениях и приговорен к повешению, напечатала мой портрет с подписью: «Граф Кейзерлинг — изменник родины и шпион!»; возмутительно обливала грязью мою семью и всех балтов, — этого терпеть никак нельзя. И я поехал к губернатору графу Адлербергу.