Воспоминания о русской службе

Как весьма почтенное дворянское семейство, Фиоровы оберегали свою репутацию и не хотели заявлять на отца. Поскольку же они хорошо знали его нрав, выход у них был только один: предать его смерти и тем положить конец кровосмешению. Сами женщины не могли решиться на такое дело; они доверились слуге, преданному им душою и телом, и обещали высокое вознаграждение, если он все исполнит. И вот однажды вечером, когда отец в изрядном подпитии вернулся домой с какого-то праздника у соседей, жена привела к его постели слугу, вооруженного топором, и тот одним ударом убил хозяина. Труп они втроем вынесли в сад и закопали. Солидная денежная сумма, полученная за убийство, да, наверно, и нечистая совесть превратили слугу в пьяницу, и во хмелю он проговорился. Внезапное исчезновение старика Фиорова и без того уже стало предметом оживленных толков в обществе и в полиции: предполагали, что он утонул в озере или по дороге из гостей был убит разбойниками. Неосторожные слова слуги обратили подозрения на него, он был арестован и на допросе во всем сознался; труп нашли, и суд присяжных осудил женщин, но не за убийство, а за то, что они склонили к преступлению третье лицо. Мать и дочь приговорили к пяти годам каторжных работ, слугу — к десяти. Ему назначили отбывать срок на Сахалине, а женщинам — на Каре. Решись они совершить убийство собственноручно, присяжные, учитывая обстоятельства, оправдали бы их.

Я предоставил Фиорову домик, в котором на первых порах жил сам; ведь после отправки Потулова казенное здание, предназначенное для начальника, успели подготовить для меня, и я перебрался туда. С моего разрешения, полковник Фиоров поехал за сестрой и матерью — их этап был уже недалеко от Сретенска — и сам доставил обеих в Кару, где их зачислили в штат его прислуги. Всего через несколько недель по приезде дочь, захворавшая на долгом пути скоротечной чахоткой, умерла. Мать, по моему ходатайству перед генерал-губернатором, год спустя помиловали, и вместе с сыном она вернулась в Чернигов, в свое имение. Больше я о Фиорове ничего не слышал.

МОЯ КАНЦЕЛЯРИЯ. КАТОРЖНИК БАРОН N.

Неразбериха в канцелярии доставляла мне ничуть не меньше хлопот, чем неразбериха в хозяйстве и в самих тюрьмах. Петрова я поставил начальником канцелярии, что вызвало недовольство полицмейстера, майора Гарского, который временно исполнял и эти обязанности. Трое остальных начальников отделений тоже встретили назначение Петрова без восторга. Один из них — он носил знаменитую в России фамилию Потемкин, однако ж, едва ли был потомком фаворита Екатерины — два дня спустя застрелился в приступе белой горячки. Двое других, тоже безнадежные пропойцы и лентяи, под суровым началом Петрова стали хотя бы вовремя и, как правило, трезвыми являться по утрам на службу и выполнять свои обязанности.

Кроме этих чиновников, в канцелярии было занято человек десять арестантов — в качестве писарей. Ознакомившись с их поименным списком, я был неприятно поражен: там числились имена вельмож и знатных семейств, в том числе балтийский дворянин, барон N.^{7}, состоявший со мною в родстве, хоть и весьма отдаленном.

Из его досье я узнал, что молодым офицером он участвовал в туркестанских походах армии Скобелева, отличился и был произведен в полковники, затем, по приказу туркестанского наместника генерала Кауфмана^{8}, назначен окружным начальником, а позднее за мошенничество, растрату и жестокость приговорен к пятнадцати годам каторжных работ с последующим поселением в Сибири. Внешность у барона была типичная для семейства N. — высокий рост, лицо длинное, угловатое, с энергичным подбородком, крупным носом и кустистыми бровями. Искажало сей характерный облик только одно — наголо обритая правая половина головы, что вкупе с желтым бубновым тузом на спине арестантского халата составляло отличительный признак каторжника.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы на практике все каторжники ходили с полуобритой головой и в кандалах, обычно это была лишь «парадная форма» по случаю визита каких-либо достаточно высоких чинов. На сей раз все карские арестанты обзавелись такими «прическами» в честь моего приезда, кандалов на них, однако же, не надели. Вообще это бритье имело большой недостаток — в суровом климате Забайкалья арестанты нередко сильно застуживали голову. Что же до ручных и ножных кандалов, то они были просто опасны, ведь всякий арестант быстро выучивался их снимать, а снятые цепи в руках каторжника становились опасным оружием.

Барон N. находился на каторге сравнительно давно и, к сожалению, полностью деградировал, опустившись до уровня самого заурядного арестанта, что случается отнюдь не со всеми выходцами из культурно и нравственно более высоких слоев общества.