В Петербургской консерватории я слушал последнюю оперу Римского-Корсакова «Золотой петушок». На сцену Мариинского театра ее не допускали.
Из драматических в то время привлекал внимание театр Комиссаржевской на Офицерской улице. Сама Комиссаржевская своей игрой доставляла удовольствие публике, наполнявшей зал ее театра. Все это было ново для петербургской публики. Правда, зал Комиссаржевской наполняли больше учащаяся молодежь, среднее чиновничество и театральная общественность. Лысые головы сановников и чопорные дамы блистали в Мариинском театре на балетах. Много, конечно, увлекаться театрами не приходилось: мешали домашние вечерние задания, трудно было достать билеты, да и офицерский бюджет не позволял.
В один из вечеров в передней раздался знакомый голос моего бывшего командира батальона Бердяева, спрашивавшего у горничной, дома ли я. Нечего говорить, как я был рад этому посещению. Он просидел у меня целый вечер. Бердяев приехал в Петербург хлопотать о знамени для 5-го стрелкового полка, который Генерального штаба подполковник Цихович завел в окружение под Мукденом. Полк почти весь погиб. После войны возникла литературная перебранка между Циховичем и офицерами полка по поводу обстоятельств гибели 5-го стрелкового полка. Дело едва не дошло до дуэли. Бердяев, как командир полка, написал резкую отповедь Циховичу и послал ее в «Новое время». Но эта черносотенная газета отказалась ее напечатать. Тогда Бердяев, пользуясь товарищескими отношениями с генералом Лопушанским, стал действовать через Главный штаб и теперь приехал, чтобы продвинуть дело о выдаче полку знамени.
Больше Бердяева я не видел. Он вскоре умер в Кельцах, где стоял полк, офицеры полка поставили ему прекрасный памятник. Новое знамя полк получил.
Цихович дослужился до генерала, состоял даже членом Военно-исторической комиссии после Октябрьской революции, написал посредственную книгу о начальном периоде войны.
Незаметно отошли рождественские каникулы, приближались петербургская весна и время переходных экзаменов. Трудная пора. За два-три дня нужно прочитать тысячи страниц конспектов и книг.
Сдача экзаменов шла у меня довольно хорошо. По геодезии и истории я получил 12 баллов. Причем по истории XIX века я вытащил пустячный билет о Прусском таможенном союзе. Форстен гонял по всему курсу, задавал вопросы по различным философским теориям XIX века, прежде чем поставить 12 баллов. По русской истории у Платонова отвечать было проще.
У генерала Шарнгорста любимым был вопрос «барометрического нивелирования». Офицер, взявший этот билет, исписывал цифрами две доски, и если все это было верно, то Шарнгорст, проверив, не спрашивал дальше и ставил 12 баллов. На этой почве произошел курьезный случай.
Был на курсе гвардейский кирасир. Турбин, малый скромный, но учившийся посредственно. Вышел он к столу экзаменаторов, вытянул билет, его записали в листе экзаменующегося. Турбин подошел к доске, написал наверху свою фамилию, поставил номер взятого билета и вдруг, к нашему удивлению, начал писать формулы «барометрического нивелирования» из билета, имевшего другой номер. Шарнгорст не обратил на это внимания, а Турбин все писал и писал. Наконец его очередь отвечать. Шарнгорст подходит, проверяет, но потом видит, что у Турбина записан совсем другой номер билета. На вопрос Шарнгорста, как же так получилось, честный малый Турбин ответил: «Ваше превосходительство, вынутого билета я не знаю, а вот “барометрическое нивелирование” знаю». Все рассмеялись, и строгий Шарнгорст поставил Турбину 8 баллов.