Воспоминания о Тарасе Шевченко

Брюллова, рассказывал ему о своей прогулке в Эрмитаж. Он очень одобрял ее, советовал

почаще делать таковые, говоря: «Почаще б ходить в Эрмитаж, чем на почту». Как

живописцев выше всех ставит он Веласкеса, Гвидо, Корреджио, Рубенса и Вандика... После

рассуждения об Эрмитаже говорили мы об искусстве вообще и об успехах, созданных

художником в этом искусстве... До двух часов продолжалась наша беседа.

24 апреля.Вчера, порисовавши до 12 часов своего бойца, пошел я к Брюллову, писал

«Бахчисарайский фонтан». Сам хозяин жаловался на сильную боль в ногах, хотел писать, но

не мог. После принудил себя и начал менкен Марии Клеоповой. Разохотился он, писал, но

боялся, чтобы не принесло кого-нибудь, но скоро пришел Жуковский и отвлек его от дела.

После не мог уже он приняться.

Обедал я у Василия Ивановича, после обеда уснул до 9 часов. Пришел Шевченко, потом

Петровский. Спасибо, заняли меня до двух часов.

25 апреля.Часа в два пошел я к Брюллову, застал его в рабочей /69/ комнате с «Пертской

красавицей». Подсел я к нему с цигаркой, он читал, а я слушал. Скоро пришел Жуковский с

графом Виельгорским. Пришел Шевченко, и Василий Андреевич вручил ему бумагу,

заключающую в себе его свободу и обеспечение прав гражданства. Приятно было видеть

эту сцену.

27 апреля.Вчера поутру начал я копировать портрет Жуковского до трех часов. В три

приехал Жуковский для сеанса, а яушел гулять, обедать. После обеда прилег отдохнуть и

нечувствительно проспал до шести часов, вставши, пошел ходить, по пути зашел к

Тыранову, от него пошел на Петербургскую сторону к Гудиме, от него — к Гребенке, тут я и

заночевал по причине дурной погоды.

28 апреля.Сегодня поутру писал я у Брюллова, как пришедший Путята известил нас, что

наследник в Академии и, может быть, зайдет к Брюллову. Точно, не прошло и полчаса, как

его высочество пожаловал к нам. Мы с Шевченком приняли его, ко мне обратился он с

вопросом о Брюллове, потом смотрел большую картину, — отзывался с похвалою.

Рассмотрев все с большим вниманием, спросил, можно ли пройти в другие комнаты.

Пошли, увидел он портрет Жуковского и был им чрезвычайно доволен. Уходя, велел

показать портрет сестер. Портретами императрицы и Александры Николаевны был очень

доволен, о прочих же отозвался не с похвалою, замечая какую-то гримасу (а того не знает

его высочество, что они сидят для сеанса так дурно, что с художниками могут судороги

сделаться). Уходя, он поручил мне сказать, что жалеет очень, что не видался с Брюлловым.

Когда он ушел, я пошел наверх доложить своему пану о посещении, передал ему в

точности все виденное и слышанное, даже признался ему, что выдвигая портрет

Салтыковой, измял немного драпри на менкене. Надо было видеть и слышать, как загремел

он на меня. Я думал, что он прогонит меня от себя, но, пришедши в студию и увидев, что

вина моя была невелика, призвал меня и ласково стал еще расспрашивать, как все было и

что было говорено.

30 апреля.Вчера поутру, после девяти часов, пошел я к Брюллову писать Жуковского.

Сам Брюллов писал менкен у Магдалины. Пришел Платон Кукольник и, кажется, отвлек его

от дела. В три часа приехал Жуковский. Я ушел обедать и в пять часов, вместо класса,

пошел доканчивать портретец, ан вышло не по-моему: два часа бился я с сюртуком и то

напрасно.

Сегодня только огляделся, что у меня все наврано, и вот я снова перечертил все и,

кажется, приладил как должно. Написал одну руку, другую подготовил. Ох, как трудно

копировать его, зато какая польза подделываться под его правильную кисть. С его работ

учимся смотреть на натуру. В письме у него от начала до конца везде видна кисть, до самых

63

мелких подробностей. Этак не многие умеют читать и передавать натуру — притом

изящество форм, грация естественная и характерность как в целом, так и в частях. В

портрете Жуковского высказан он совершенно. Вы видите дородного мужчину, покойно

сидящего в креслах, спиной облокотился он к стенке кресел. Голова, несколько склоняясь в

правую сторону, наклонена вперед. Руки сложены так, что кисти, покоясь выше колен (auf

dem Fuß), левая, покрывая [правую], оставляет пальцы ее видными. В правой держит он

перчатки. Лицо спокойное, взор устремленный внимательно, но, кажется, занят внутренно.

На челе дума не тяжкая, но /70/ отрадная, успокоительная. Он весь, кажется, обдумывает

подвиг свой, покоится после понесенных трудов. В этой почтенной главе с обнаженным

челом созревали прекрасные его творения и надежные материалы для воспитания

царственного юноши. Свежесть и приятные черты лица показывают, что жизнь его

проходила без разрушительных бурь. Сильные страсти слегка только касались его нежного

сердца, но светлый разум и теплая вера исцеляли язвы, ими нанесенные. Он жил и любил,

но благородные и возвышенные чувства не покидали его никогда. Изящное питало душу

его, всегда расположенную к добру. Художник выразил все это. Взгляните на эти уста — они

беседуют с вами, они подают вам мудрый совет или произносят утешение, но вот изрекли

они два-три стиха к портрету:

Воспоминание и я — одно и то же,

Я образ, я мечта,