Воспоминания о В. В. Розанове

Это сосредоточение наступило в последние годы... Сидя по преимуществу дома (он был большой домосед) долгими вечерними часами, за любимым своим занятием - переборкой, рассматриванием, определением и описанием древних монет (у него была одна из лучших не только в России, но даже в Европе частных коллекций греческих, римских и восточных монет), В. В. имел обыкновение набрасывать на чем попало, на клочке бумаги, на обороте транспаранта, на вашем письме, приходившие ему в голову, вечно бродившие в нем мысли. Он был, действительно, "литератор" - человек, непрерывно рождающий мысли, новые и старые, в обточенной оболочке литературного слова. Мне кажется, не было минуты, когда он был бы не способен к такому творчеству, и не было темы, которую он пожалел бы или затруднился бы взять материалом для такого обтачивания. Это, впрочем, доказывают и сборники его записей - "Уединенное" и два тома "Опавших листьев". При жизни В. В. вышло только три таких книги, но материала у него должно было быть на много томов, еще в Петербурге, как-то раскрыв ящик своего письменного стола, куда он сбрасывал эти исписанные лоскуты, он показал мне целое бумажное море, прибавив, что у него есть уже "тома на четыре" - таких, как "Уединенное". Это было очень давно (пожалуй, еще до войны), и с тех пор и до смерти В. В. глубина и объем этого моря должны были сильно возрасти39. Следовало бы московским писателям (Москва, мне кажется, умеет больше ценить Розанова) тем, кто понимает его значение, - образовать особый розановский кружок, который занялся бы разысканием, собиранием и возможным напечатанием всего оставшегося после него материала. Ведь многое из лучшего, что он написал, так и осталось лежать еще в рукописи40. Осталась ненапечатанной и большая работа В. В. 90-х годов - эпохи первых его "египетских" увлечений и расцвета под символическим заглавием "Лев и Овен". Эту рукопись он тщетно предлагал тогда по очереди всем "толстым" журналам: они были слишком тощи, чтобы ее вместить. Между тем это, вероятно (судя по беглому просмотру), одна из главных его работ. Она написана в золотую его пору и ведет мысль розановскими путями, начиная от "Диалогов" Платона, через восточные культы, в глубину любимого Египта, символы которого он начинал тогда разгадывать с таким страстным энтузиазмом41 (он скопировал собственноручно множество сложных египетских рисунков в целый лист из материалов Публичной библиотеки - интересно, сохранились ли эти рисунки?). Со временем придется, конечно, подробно изучить каждую черту его мысли, каждую его складку. Потому что другого такого мыслителя, как Розанов, мы еще не скоро наживем... И, мне кажется, пора уже теперь приступить к этой сложной работе, не откладывая ее.

Последние годы я, не живя в Петербурге, реже видался с Вас. Вас. и реже переписывался с ним. Гигантские пачки его писем прежних годов разбухали уже медленно. Но он, по-видимому, до конца оставался все таким же неутомимым "переписчиком" - любителем переписки, готовым каждую минуту к длинному, одушевленному ответу. Правда, что подпись в его письмах часто фигурировала посередине письма и, вслед за предполагавшимся окончанием, бесконечный "постскриптум" удваивал и утраивал не только длину письма, но часто и его интерес. В этом отношении В. В. был типично-русским человеком. Точно так же, когда он, прощаясь с вами и после долгих поцелуев, уходил в переднюю, надевал калоши и шубу, - это еще не значило, что он сейчас уйдет: нередко именно тогда-то и завязывался самый одушевленный разговор. Собеседник В. В. был вообще живой и неистощимый: я даже не могу представить его себе не расположенным к разговору - он всегда был готов еще и еще раз вернуться к излюбленным темам, распространить какой-нибудь "восточный мотив", а более всего рассказать и показать свои монеты. Чудесно отчеканенные на греческих экземплярах фигуры богов и символы культа давали ему неистощимую тему... Новые монеты, начиная с Византии, он презирал так же, как всю эту современную скуку...

Война, потом революция надломили Василия Васильевича. Что-то страшное случилось с ним осенью 1917 года, закрытие "Нового времени", потеря заработка и всего состояния повлекли его в отъезд из Петрограда "в каком-то беспамятстве" (писал он мне) и тяжелое разрушение его здоровья, до тех пор сравнительно очень крепкого42. Сергиев Посад приютил его в последние месяцы его жизни43, и он умер 23 января (5 февраля) 1919 года здесь, возле той Москвы, где провел когда-то молодые студенческие годы44. Жизнь сложилась так, что он жил в Петербурге, но внутренне Москва, я думаю, была ему ближе. А может быть, еще ближе то Троице-Сергиево, куда привела его судьба, как Константина Леонтьева, в последние дни... Он и лежит теперь там, возле своего учителя-друга, и, думается, он сам не захотел бы избрать себе другое место45. Именно там - близ стен старой русской лавры - он всегда увидал бы для себя надежное пристанище после того долгого, бурного плавания по духовному морю, которое выпало на его дело...

1919, март.

КОММЕНТАРИИ