Читаем Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait полностью

Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait

Мера ответственности для порядочного человека делается абсолютной. Похоже, свобода не слишком нужна стране. Еще раз приведу слова Чаадаева, оказавшиеся ныне куда более актуальными, нежели прежде: «В России все носит печать рабства — нравы, стремления, образование и даже вплоть до самой свободы, если только последняя может существовать в этой среде». Да и справедливость фразы Лермонтова, казавшейся прежде хрестоматийной и пафосной, — «Страна рабов, страна господ» оказалась в наше время еще более несомненной. Снова прав все тот же Трифонов, предположивший, что из трех составляющих души — святого, человеческого и звериного, у нас — только святое и звериное.

Грустно, что патетическому и натужному «товарищ» не нашлось иной альтернативы, чем «мужчина», а «товарищ капитан» называет солдата на «ты». Грустно видеть, что свобода для многих, слишком многих оказалось бременем. Ведь она требует решительности, ответственности, отваги и, разумеется, разумной, настойчивой, не показной работы.

Грустно, что конструктивную дискуссию сменил нынче невероятный апломб (кто в политическом споре способен высказать сомнения?.. каждый знает все и в окончательной редакции), который заряжает людей постоянной априорной неприязнью, утомительной и опасной. И разумеется, все крепнущее с восьмидесятых годов желание все валить на других, лучше всего на начальство. Не я дурак, а некий подлец меня обманул. Легко и приятно быть обиженным, трудно и противно винить себя. И напомню еще раз уже цитированные слова Хемингуэя: «Если ты, черт побери, честен, то во всем, что происходит, есть и твоя вина». Но огромный кусок моей жизни — более десяти лет — воспоминаниями все еще становиться не хочет. Книга не может вместить в себя воспоминания о самом себе: нельзя же на этих страницах рассказывать, как выходили первые издания книги! А книга и сейчас, в 2017-м, не может (и не должна, наверное) соединить минувшее с относительно недавним прошлым. «Сложное прошедшее» — совершенная, завершенная глагольная форма.

Чем ближе к нынешнему времени мой рассказ, тем больше утрачивает он жанр. Воспоминания начинают походить на смесь интимного дневника и расхожей публицистики. И надо найти момент, тот единственный, в который можно и необходимо поставить точку.

Эпилог

…Время всех ставит рядом: больших, маленьких, посредственных, ничтожных, всех, всех, всех.

Юрий Трифонов

И вот — ноябрь 2017 года.

В четвертый раз я завершаю свои воспоминания. Книга — что и говорить, главная книга моей жизни — более не нуждается ни в продолжении, ни даже в дальнейшей переделке. В какой-то момент воспоминания отрываются от автора и словно начинают существовать отдельно.

Всему свой час. Прежде казалось: это мое сочинение будет писаться, пока я буду способен писать. Теперь понимаю — это не нужно. Оно — не мыслями, но событиями — целиком в минувшем веке. Слишком многое изменилось, заниматься публицистикой на этих страницах ни к чему, да и склонности к этому занятию у меня больше нет.

На этот раз я начал воспоминания тем эпизодом, который мелькал прежде в эпилоге, — дождь на асфальте в один из послевоенных вечеров. Это тоже знак завершения книги, работа над которой началась четверть века назад.

Как писал я в начале: «Где начала, где концы?» Прошлого не изменить, что мог из того, что хотел, все же сделал. И на излете жизни она, жизнь, сохраняет ту же неведомую протяженность, только я сам уже вовсе не в начале ее. Ведь сколько бы ни осталось — все при мне: и то, что успел записать, и то, что не успел, и то, что предстоит, и то, о чем и писать не стану.

Автор воспоминаний невольно и неизбежно ставит себя в зависимое положение от написанной книги. С одной стороны, книга закончена и, согласно латинской мудрости, имеет свою судьбу. С другой — после выхода первого издания прошло много лет, и она, книга, словно бы продолжается, но уже не пишется.

Книга воспоминаний не может быть исчерпывающей, но ее можно и следует закончить. Остается настоящее, его не вспоминаешь, в нем живешь, о многом просто никогда не будет написано. Но главное — на излете жизни стыдно жить в страхе и ожидании неизбежных бед. Можно суеверно умолчать о счастье. Но до́лжно оставаться благодарным и жить, сохраняя достоинство и надежду. И конечно, помнить, писать.

Как сказал Юрий Трифонов: «Ведь вспоминать и жить — это цельно, слитно, неуничтожаемо одно без другого и составляет вместе некий глагол, которому названия нет».

Санкт-Петербург

1995–1999

2006

2012

Ноябрь 2017