Воспоминания об Аверинцеве. Сборник.

В дальнейших работах Аверинцев рельефно противопоставит две парадигмы представлений о мире: греческую модель "мир как kosmos" и библейское представление "мир как olam". С легкой руки Аверинцева для нескольких поколений интеллигенции в СССР древнееврейское понятие olam станет особым паролем солидарности. Исход из идеологического "Египта" совершался под освободительным знаком "будущего века" — остро актуальной, спасительной альтернативы хрущёвскому прогнозу "торжества коммунизма через двадцать лет". Ясное указание на реальную возможность такой альтернативы на рубеже 60-х и 70-х годов было отнюдь не тривиально. Горизонт самых сильных и широких умов той поры был иным. Новый режим пришёл на века — это представлялось очевидной данностью, каким бы ни было чьё-то отношение к ней. Среди многих примеров ограничусь упоминанием одного из лучших, образцовых авторов той же "Философской энциклопедии". Аверинцев поясняет "мировоззренческий стиль" своего наставника в области классической философии А.Ф. Лосева забытым сегодня образом мыслей людей той поры: "И помимо всех личных страданий — чувство, что тоталитаризм пришёл на ближайшее тысячелетие, скажем так, как "тёмные века" пришли на смену античности. (Я хорошо помню этот образ мыслей по своему отцу, старому профессору биологии, который был старше Алексея Фёдоровича на 18 лет. Коммунистическая идеология была ему бесконечно чужда, но одному он верил, верил с тоской и отвращением: что она одолеет во всём мире…)"[6]

.

Переориентация истории на библейскую эсхатологию бросала вызов секулярному мессианизму "авангарда человечества". Триумфальный монтаж исторического материализма утрачивал остатки декоративной убедительности и слой за слоем демонтировался. Кризис окончательно исчерпывавших себя идеологий требовал обращения к иной мыслительной парадигме. В последних строках статьи "Эсхатология" Аверинцев актуализирует традицию Владимира Соловьёва: "Одним из главных шансов современного христианства является истолкование эсхатологических "сроков". Диалог Владимира Соловьёва "Под пальмами. Три разговора…" (1899–1900), написанный накануне бурного 20 в., открыл длинный ряд подобных истолкований. Эсхатология как самотрансцендирование ускорившегося хода истории — одна из ведущих тем современной религиозно-мистической мысли"[7]

.

Точность исторического диагноза — неожиданная суть этих строк, ускользающая от внимания сегодня. Они сигнализируют о глубоком повороте, который совершался в умах на протяжении последующих двух десятилетий. "К середине 70-х годов становится всё заметнее ширящаяся волна обращений вхристианство в первую очередь в кругах столичной интеллигенции и за её пределами. Меняется отношение к религии общественного мнения, а значит, беззвучно, негласно меняется реальное отношение сил в обществе"[8]

. То, что на пороге 70-х годов выражено философской формулой "самотрансцендирование истории", во второй половине 80-х миллионы людей на множестве языков будут называть "перестройкой". Подобный перевод понятий говорит сам за себя. Историкам ещё предстоит продумать посткоммунистическую версию того хода событий, который в ином контексте Шарль Пеги назвал "деградацией мистики в политику". Ради постановки этой проблемы подчеркнём едва ли не забытую сегодня симптоматическую значимость текста "Эсхатология", он стал не только описанием, но также знаком описанной в нём реальности (вторжение "олама").

3. Универсальная и индивидуальная эсхатология

Финал статьи "Эсхатология" Аверинцев изменит, когда столетие подойдёт к концу: в 2001 году эта изменённая версия опубликована в "Новой философской энциклопедии" (т. 4). Разграничим три порядка изменений.

1) Горизонт переменился после исчезновения СССР; вместе с ним отдала Богу душу заживавшая чужой век "единственно верная философия истории" (истмат). Стирание культурных границ отошедшей в прошлое холодной войны повлияло на новую редакцию приведённого выше тезиса: "Эсхатология как "метаистория", т. е. самотрансцендирование ощутимо ускоряющегося хода истории, — одна из ведущих тем религиозной мысли XX в., претерпевающая не только всевозможные внерелигиозные переработки утопического или, напротив, „дистопического" и „алармистского" характера, но, особенно под конец века, и повседневную вульгаризацию в т. н. тоталитарных сектах, а также во вполне секулярных средствах массовой информации и наиболее тривиальных видах искусства: „апокалипсис" — сегодня избитая газетная метафора, а "Армагеддон" — нормальный мотив фильма ужасов"[9]. Волны банализации скрыли под собой тот знак сопротивления духу времени, который перечёркивал сценарий коммунистического сериала безапелляционным словом "конец".