Воспоминания об Илье Эренбурге

В 1950 году Эренбург впервые совершил огромное путешествие не на запад, а на восток. Очарованный Индией, он с жаром рассказывал о древних памятниках, о современных писателях, о встречах с политическими деятелями и простыми людьми Индии. Его поразила глубокая внутренняя культура совсем неграмотных, бедных людей, рассказывал он также о Неру, книгой которого Фальк впоследствии зачитывался. Но больше всего Эренбург рассказывал Фальку о художниках: о Хеббаре, Реш Кумаре, о необычайной судьбе рано умершей Амрити Шер Гил и о старике Джаминал Рее. В индийцах Эренбург чувствовал что-то очень родное, росписи Адженты напоминали ему фрески Рублева.

В то время у нас был повышенный интерес к Китаю. Я стала расспрашивать Илью Григорьевича о Китае. Он помрачнел, помолчал и потом сказал решительно и как-то даже жестко: "Китая я не понимаю. Нет, не могу понять". И замолчал. Чувствовалось, что говорить о Китае ему не хотелось. Фальк стал защищать Китай, восхищался его древним искусством, одаренностью китайцев в кулинарии. (Фальк был очень скромен и неприхотлив в еде, но так же, как и Эренбург, любил похвалиться своим уменьем приготовить собственноручно какое-нибудь оригинальное или замысловатое блюдо.) Но Эренбург повторил, что ему чуждо все, что он видел в Китае, а что древнего искусства без связи с современностью, без продолжения традиций, без живой эстафеты веков он не понимает. И стал рассказывать о Японии. Тут умолк Фальк. Вдруг Эренбург виновато улыбнулся и вышел. Вернулся, неся охапку салфеточек из рисовой бумаги с традиционными рисунками акварелью и тушью - букашки, рыбки, травки, стрекозы, черная вязь иероглифов. "Все-таки это очаровательно. Я хочу вам это подарить". К салфеточкам присоединились бамбуковая кисточка и деревянная коробочка с палочками туши. Ни тем, ни другим Фальк так никогда и не решился воспользоваться - это было слишком изящно и совершенно, не хотелось пачкать.

VI

Квартира Эренбургов в доме № 8 по улице Горького была настоящим оазисом искусства: картины, рисунки, гравюры, скульптуры, предметы прикладного искусства, драгоценные книги и репродукции заполняли всю небольшую трехкомнатную квартиру. Но это отнюдь не было ни "собранием" коллекционера, ни убранством "богатого дома". Все, все - от бесценных произведений большого искусства до рыночных дешевых безделушек - было свидетельством любви и признательности, подарками близких людей и знаками уважения почитателей таланта и деятельности писателя.

В передней нас уже встречали плакаты Пикассо и Леже с дарственными подписями авторов. В большой комнате (это была одновременно столовая и гостиная) всю стену прямо против входа занимал сумрачный ковер, наивный и изысканный, вытканный в Польше специально в подарок Эренбургу. Рядом в углу стояла мраморная византийская скульптура - ее подарили Эренбургу рабочие, копавшие котлован где-то в переулках Москвы под разрушенным старинным особняком. Над ковром висел ряд фаянсовых тарелок, расписанных собственноручно Пабло Пикассо. Множество гравюр и литографий с надписью "Pour mon ami Ilya Ehrenbourg" обступали нас со всех сторон. Яркий хоровод вятских игрушек окружал задумчивую гипсовую голову Фалька работы И. Л. Слонима. На мольберте стоял автопортрет Марка Шагала, с серебристого холста Тышлера таинственно глядел из-под фантастического головного убора принц Гамлет. Маленький драгоценный пейзажик Пуни и мощный кубистический холст Лентулова - Москва, Кремль, бурное небо, а рядом - пышный, женственно-нарядный натюрморт Удальцовой, напротив - аскетический натюрморт Штеренберга с одинокой чашечкой на пустынной голубой салфетке. Была здесь еще и живопись Кончаловского, и Осьмеркина, и Б. Биргера.

В спальне Любови Михайловны три ее портрета кисти Альтмана, Тышлера и Фалька. Над диваном, под стеклом, рисунки Матисса - три разных облика Эренбурга, выполненные в три минуты музыкальным полетом линий. На полках, столах и столиках, на кресле и стульях громоздились книги по истории искусства, монографии художников, альбомы, каталоги выставок, привезенные или присланные друзьями со всех концов мира.

В кабинете Ильи Григорьевича огромный письменный стол был завален журналами, газетами, письмами, рукописями. А над столом - пейзажи Фалька: Париж, темные дома, серое небо, клубы дыма, блеск дождя на асфальте. Над диваном - нежные, тающие пейзажи Марке и легкий, как дыхание, рисунок Коро - пушистые деревья Барбизона. И тут же всемирно известный портрет Эренбурга - рисунок Пикассо.