Воспоминания об Илье Эренбурге

Как эти сосны и строенья

Прекрасны в зеркале пруда.

И сколько скрытого волненья

В тебе, стоячая вода!

Кипят на дне глухие чувства,

Недвижен темных вод покров,

И кажется, само искусство

Освобождается от слов.

"Это как у Тютчева: не та страсть, которая бушует на поверхности, а лежит в глубине; ее, как пульс, едва прощупываешь сквозь размеренный ритм стиха".

Фальк говорил, что, хотя Эренбург не ищет нового в форме, размере, ритме и стихи его в традиции классики, он видит мир глазами современного человека, мир вокруг него далеко не классичен. Привлекало Фалька в стихах Эренбурга художническое зрение: "Он видит, как живописец, зримо, в цвете: "мотылек на открытых глазах убитого солдата", "дорога розовыми петлями", "рыжий Арагон", "парча румяных жадных богородиц". По его стихам можно нарисовать и написать точную картину".

Однажды Фальк пришел от Эренбурга очень поздно, оживленный и очень довольный, на редкость. "Илья Григорьевич читал мне свои заметки о французской поэзии и переводы французских поэтов. Очень тонко и очень здорово! Изысканно и свежо". И, уже засыпая, бормотал, улыбаясь:

- Топ-топ-топ Марго в эдаких сабо!

Фальку очень нравился портрет, сделанный Пикассо с Эренбурга. Он даже нашел в каком-то журнале репродукцию и поставил под стекло. "Вот Пикассо очень понимал, что имеет дело с поэтом. Какой Эренбург у него романтический! Даже чем-то напоминает не то Байрона, не то Пушкина".

Любовался Фальк и набросками Матисса, особенно тем, где Эренбург изображен как античный юноша. Илья Григорьевич рассказал о процессе работы: Матисс быстро делал один рисунок за другим, бросая их на пол. "И этот последний?" - спросила я. "Ну да! - ответил Фальк. - Он искал формулу портрета - отжимал, обобщал - и вот древняя античная маска вечной юности. Браво художнику и браво вам!"

А вот у Фалька Эренбург не получился. Литературный музей предложил Фальку написать портрет Эренбурга. Предположить, что это будет длительная работа маслом, как любил делать Фальк, было невозможно. Эренбург не засиживался на месте, улетал, прилетал. Словом, никаких систематических сеансов состояться не могло. А Фальку понадобилось бы от 10 до 50 двухчасовых сеансов! Остановились на акварельном односеансном наброске. Но то ли мешала "заказанность" работы, то ли мешала отчеканенность образа у великих "соревнователей" - Пикассо и Матисса, то ли смущало настроение Эренбурга. Удивительное дело! Эренбург мог часами разговаривать с Фальком, не замечая, как уходит время, но стоило ему часок посидеть как модель, он уже нервничал, брюзжал, ему казалось, что пока он так сидит, пропускает самое главное в жизни. А жаль. Эренбург так характеризовал портреты Фалька: "...писателю понадобились бы тома, чтобы подробно рассказать о своем герое, а Фальк это достигает цветом; лицо, пиджак, руки, стена - на холсте клубок страстей, событий, дум, пластическая биография".

IX

Смерть Фалька потрясла Эренбурга. В своей книге "Люди, годы, жизнь" Илья Григорьевич написал о смерти Фалька всего лишь несколько строк, но какие они емкие!..

Вскоре Илья Григорьевич задумал написать главу о Фальке в своей книге "Люди, годы, жизнь". Он попросил меня приехать к нему на дачу.

"По моему первоначальному плану я должен был Писать о Фальке позднее, в книге о 50-х годах. Но мне хочется сделать это поскорее, чтобы "продвинуть" его искусство, я дам главу о нем в 30-х годах, в связи с Парижем, где мы с ним познакомились. Мало ли что может случиться, надо успеть..." Тут он как-то по-детски улыбнулся.

Мы сидели на террасе, пили чай. Перед поездкой Я приготовилась рассказать целую повесть, а здесь мне сразу стало понятно, что у Эренбурга уже есть своя повесть, свой Фальк. Ему понадобилось только проверить некоторые даты, добавить несколько штрихов.

Через несколько дней Илья Григорьевич прислал мне рукопись главы, чтобы я могла прочесть и исправить некоторые неточности в датах, если таковые встретятся.

Если бы знал Фальк, какие слова нашел Эренбург, чтобы выразить сущность его творчества: "Он искал раскрытия предметов, природы, человеческих характеров. Его портреты, особенно в последние годы, поражают глубиной: цветом он передает сущность модели, цвет создает не только формы, пространство, он также показывает "незримую сторону луны"..."

Илья Григорьевич Эренбург был очень скромным человеком. Острый и резкий в полемике, с друзьями он был застенчив, нелегко говорил о своих душевных переживаниях, о своих чувствах. Его жена, Любовь Михайловна, с трудом верила, когда ей рассказывали, что в то время, когда она лежала с тяжелым инфарктом в больнице, Илья Григорьевич бродил по опустевшему дому совершенно потерянный и мог говорить только о своей Любе.

Застенчивость и сдержанность в проявлении чувств переходила как бы во внешнюю суровость или равнодушие. Я сама лишь в последние годы узнала, какая нежная и добрая душа скрывалась под этой внешне отчужденной манерой и как он любил своих друзей.