Воспоминания охотника

Наученные горьким опытом, мы решили не отталкиваться веслами от льдины, а, переправившись на нее, по-бурлацки, лямкой тянуть лодку вдоль края. С берега кричали, махали руками. Сашка-спасатель залез на вышку и что-то вопил в рупор. Но нам было не до разговоров: надо было бороться с бедой. Все же осилили. Избавились от большой льдины и от многих других, более мелких, но не менее опасных. И наконец через несколько часов совершенно измотавшего нас труда выбрались на чистую воду.

Обливаясь потом, тяжело дыша, мы молча отдыхали, опустив головы, бросив весла.

— Итак, — выпрямился Чибис, — опасность поза…

И не договорил. Я посмотрел по направлению его взгляда и обмер: то, чего мы больше всего боялись, как-то сразу, неожиданно возникло перед нами во всей своей страшной неотвратимости: впереди показались шлюзы. Над плотиной кипел бурун. Льдины, если не разбивались о бетонные быки, минуя их, ломались на пенной, бушующей гриве.

Уже слышался вибрирующий вой сирены, уже взвивались в небо предостерегающие ракеты, а мы были не в состоянии бороться с убыстряющимся течением, неудержимо боком скатывались прямо на быки.

— Всё! — заключил Чибис и полез за папиросами.

И, без сомнения, было бы «всё», без сомнения, на этом и кончились бы наши охотничьи странствия, если бы от шлюзов не отделилась быстроходная моторка и, вздыбливая перед носом седые гребни, не помчалась к нам навстречу.

— А все-таки впереди огни!.. — мгновенно преображаясь, продекламировал Чибис и, сняв облезлую свою, видавшую виды меховую шапку, приветственно замахал моторке.

Не буду рассказывать, как по заслугам справедливо попало нам от наших спасителей, как Чибис трогательно, покаянно обвинял во всем только одного себя и клятвенно обещал никогда больше не предпринимать никаких рискованных путешествий. Увы, Чибис принадлежал к тем, которым суждены благие порывы, но свершить их не дано: осенью его, полуживого, вытащили рабочие из затопленного торфяного карьера, куда он полез за убитым чирком.

Только к ночи, выяснив предварительно по телефону, кто мы, нас отпустили с миром. Высадили на вязкую, оттаявшую пашню.

Идти весной по полю — каторга! Сапоги цепко держит густая грязь. Шагаешь, словно на ногах подвешены пудовые гири.

Чибис кряхтит, сопит, но бодр, весел, говорлив — опасность позади, впереди желанный лес! И занятно выдает за действительность выдумку о том самом «аналогичном случае», о котором не привелось досказать в лодке.

Остаток ночи чаевничали и сушились у костра.

Нет, кто не уставал охотничьей усталью, тот не испытывал блаженства отдыха у костра.

Потом заготовляли еловые лапы для шалашей, потом сооружали шалаши, сажали на воду чучела и, подавая селезню утиный голос в кулак, замирали в ожидании подсадки.

Стрелок Чибис был не из первоклассных и добычливостью особенной не отличался, но стрелял всегда больше и проворнее всех.

«Тах, тах!» — почти сливаясь в один выстрел, раздавался дуплет и, конечно, мимо. Чибис удивленно рассматривал стволы, качал головой, пожимал плечами, прицеливался то в веточку, то в листочек, то в проплывающую щепку, всем своим видом выражая крайнее недоумение по поводу того, как это он, Александр Павлович Ерастов, пропуделял.

— Промазал?

— Поразительно! — изумлялся Чибис. — Не иначе, как живит. — И, еще раз внимательно осмотрев ружье, вспоминал: — Лет двадцать тому назад аналогичный случай произошел…

Над разливом взмывался дружный хохот, и кто-нибудь зычно кричал:

— Кончай охоту, Чибис завелся!

Из кустов, из шалашей выплывали челны, направляясь к завехе Чибиса.

Просторный воздух не зябко свеж и хрустально звучит; неомраченная дымом города, девственно чиста голубизна неба; безбрежная ширь воды вся в серебристо-ртутных переливах и живых, ослепительных блесках; тонкие ветви с матерински набухшими почками шелестят, шушукаются о своем, неведомом; и теплым человеческим добавком вплетался в певучую тишину утра негромкий говорок Чибиса:

— В ту пору на поймах Томи были великолепные гусиные охоты.

Не перебивая, все жадно слушали, заранее зная, что это выдумка и что она непременно закончится каким-нибудь совершенно невероятным «чибисовским» случаем.

Чибис рассказывал не торопясь, подыскивая нужные слова, скупо, но выразительно жестикулируя, пуская сквозь усы сизый дымок папироски, и, как бы не замечая окружающих, обращался исключительно ко мне:

— И вот представляешь, Николаша, подлетает гусиный косячок. Приникаю к траве, замираю. Передо мною вытянутые шеи, клювы, рвущие траву, гогот. Выбираю скученные головки, поднимаю ружье, выцеливаю…

Чибис останавливался, разглаживал усы, мечтательно-скорбно произносил:

— Боже мой, какие были охоты!..

Замолчав, Чибис погружался в сладостные воспоминания. Хитро, вприщур поглядывая сквозь толстые стекла пенсне на слушателей, почтительно пережидающих томительную паузу, вдруг с неподдельным негодованием он неожиданно заключал:

— Трех срезал наповал, но ни одного не взял! Смотрю — лежат, лапы кверху. Подхожу — переворачиваются и улетают. Оказывается, ружье живит: вместо убоя получается шок, нервное потрясение!..