Воспоминания. От крепостного права до большевиков

Это имя меня еще более взбесило. Этот Эттинген был тип тех, когда-то бывших курляндских баронов, для которых законы не были писаны, которые полагали, что им все дозволено. Он давно у меня был бельмом на глазу, и я, услышав его имя, опять разразился бранью.

Они переглянулись, повернули и скрылись в лесу.

Извозчик мой сидел полумертвый от страха и погнал, что было мочи.

Встретив через несколько дней барона, я пожаловался ему на его лесных сторожей.

– Да у меня там и лесу нет; лес казенный, – сказал он.

На обязанности судей было следить, чтобы никто не содержался под стражей без письменного постановления судебных властей. Поэтому я ежедневно посещал тюрьму, где содержались подследственные арестанты. Однажды, проверив бумаги, я хотел уже уходить, когда смотритель предложил мне взглянуть на только что арестованных, подозревавшихся в убийстве целой семьи, совершенном при зверской обстановке. Взойдя в камеру, я сейчас же узнал моего бородача.

– Да мы с тобой, братец, никак уже встречались? – сказал я.

– Никак нет, ваше благородие, впервые вас вижу. – Но по усмешке я видел, что он врет.

Об этой истории я забыл, да и никогда всерьез ее не принимал, когда месяцев через шесть на какой-то станции, во время прохода мимо поезда с арестантами, кто-то меня окликнул. Это был тот самый арестант – но теперь уже в кандалах.

– Здравствуй.

– Здравствуй, барин. Вот где, в самой, значит, России, пришлось опять встретиться.

– Порешили, видно, тебя?

– Бессрочную дали. Знай наших. Поехали теперь по гудунке на казенный кошт на царскую даровую фатеру.

Я ему дал ассигнацию.

Он усмехнулся:

– Маловато, барин, следовало бы прибавить на чаек. А фартоват ты. Не обругай ты меня тогда паскудными словами, не гулять бы тебе тут живым.

– Отчего ты меня тогда не порешил?

– Уж больно ты тогда на нас осерчал. Сробели. Что за человек такой, думаем, Бог его знает. А ну его к черту, лучше с ним не связываться.

Я ему не рассказал, что осерчал не от излишней храбрости, а просто спросонья. Спасла меня чистая случайность.

На пороге Турецкой войны

Вскоре после этой встречи в лесу я взял на два месяца отпуск и уехал в Петербург. Два года жизни в лесу, три – в Новоалександровске, вдали от цивилизованного мира и в одиночестве, начали тяготить меня. И опять я начал подумывать о том, что пора бы вернуться в общество более близких мне по духу людей. Я решил, что если найду себе другую деятельность, то оставлю должность мирового судьи. Если нет, то после отдыха вернусь в Новоалександровск, куплю поместье и осяду там, оставаясь мировым судьей.

Петербург находился в состоянии лихорадки. Сербия воевала с Турцией. Московские и отчасти петербургские журналисты будоражили публику всеми возможными средствами. Генерал Черняев[85] собрал добровольцев и уже воевал на стороне Сербии. Общественное мнение настаивало, что Россия должна принять участие в войне. Правительство и Государь войны не хотели, но легко было предугадать, что она рано или поздно станет неизбежной. Тем временем Славянские комитеты Москвы и Петербурга стали центром деятельности помощи Сербии и каждый день отправляли на Восток полки добровольцев, радовавшихся, что едут спасать славян.

По прибытии в Петербург в отделе приказов «Правительственного вестника» я прочел прошение Дохтурова об отставке и сообщение, что отставка принята. Этот приказ удивил меня. Но в этот же день я узнал, что происходило. Оказалось, что отставка Дохтурова была не настоящей – только для того, чтобы обмануть Европу, и что Дохтуров уже довольно давно откомандирован в Сербию в помощь Черняеву[86]. Через несколько дней, когда я вернулся в гостиницу, мне сообщили, что ко мне дважды приходил какой-то немецкий генерал и просил передать мне, что зайдет еще раз через несколько часов. Позднее так называемый «немец» вошел ко мне в комнату: это был Дохтуров в форме сербского генерал-лейтенанта. Он только что прибыл по приказу Государя, желавшего лично ознакомить его с событиями в Сербии[87]. Государь был настолько обеспокоен событиями в Сербии, так боялся, что поддержка Сербии Россией станет известна Европе, что Дохтуров не мог показаться во дворце ни в форме русской армии, ни в форме сербской армии, а непременно во фраке. Он беспомощно пожимал плечами и говорил, что никак и нигде фрака найти не может. Во всех магазинах, где он побывал, отсутствовал его размер. После долгих поисков нам наконец удалось достать фрак, и, справившись с этой неразрешимой проблемой, Дохтуров рассказал мне о военных действиях в Сербии.