Воспоминания розы

Однако я любила этого огромного человека, который был моим мужем, и он любил меня, я это знаю. Но он хотел быть свободным мужем, и я упрекала себя за то, что каждый раз, когда мне надо было платить за квартиру, за еду, за телефон, я вызывала его. Мы долго целовались, держа в руках бокалы с шампанским, мы поклялись друг другу в вечной любви. И он остался в моей постели… Но в пять часов утра я проснулась в одиночестве. Он оставил записку и чудесный рисунок – автопортрет: смущенный клоун с цветком в руке, неловкий клоун, который не знает, что делать со своим цветком… Позже я узнала, что цветок – это я. Очень гордый цветок, как он написал в «Маленьком принце».

Мне было тяжело перенестись из сна в реальность. Я отпраздновала свою независимость, пришло время держать слово… Я с трудом оделась и приготовила себе кофе. Я улыбалась: действительно, как в дешевых романах в стиле Поля Бурже… Я ищу работу. Какую работу, кстати?

Я уселась на террасе «Селекта», чтобы подумать. Надо было срочно составить план. У меня в сумочке осталось всего двадцать франков, с грехом пополам хватит на два помидора и полбатона хлеба…

Вот так я сидела за столиком в «Селекте» и читала газету, как вдруг в мозгу что-то зашевелилось, и словно во сне я услышала испанские слова. По радио в кафе передавали: «Cigarillos «La Morena», cómpralos señorita [23] !» Я подскочила в кресле. Это сообщение для меня. Я нашла работу, которая мне нужна: объявления по-испански. Конечно, я смогу заработать этим на жизнь. Я знаю многих в Париже. Кремьё делает передачи на «Радио Пари» для испаноязычных стран, он мне поможет.

Сказано – сделано: на следующий день я уже сидела перед микрофоном и говорила по-испански. Я не только читала объявления, но и представляла песни, театральные постановки.

Я была спасена…

20 Подруга роз

Положение Тонио улучшилось. Он стал кавалером ордена Почетного легиона и признанным писателем после успеха книги «Планета людей», его осаждали восхищенные поклонники. Мы не вернулись к совместной жизни, но и не развелись окончательно. Такова была наша любовь, наша фатальная страсть. Нам нужно было привыкнуть жить именно так. Тонио снял для меня огромный дом за городом, поместье Ла-Фейре. Новая жизнь – полухолостяка, полуженатого – ему нравилась. Он жил в своей холостяцкой квартирке, а я в деревне. Он говорил мне:

– Но ты ведь довольна деревенской жизнью. Тебе тут лучше, чем на площади Вобан, правда?

Он разбивался в лепешку, чтобы у меня был уголь. Немного денег он зарабатывал в «Энтранзижан»: эти статьи, по его словам, он писал без всякой охоты, исключительно для оплаты моего угля.

– Чтобы установить вам центральное отопление и купить садовую мебель – скамейки, банкетки всех возможных цветов, голубые и лимонно-желтые.

В Ла-Фейре он приезжал регулярно, даже чаще, чем мне бы хотелось. Он приезжал и, если знал, что к обеду или ужину я жду друзей, устраивался в деревенской забегаловке, откуда писал мне письма на десять – пятнадцать страниц. Любовные письма, да такие, каких я никогда в жизни не получала.

Парк был очарователен. Всюду росла сирень. Но я снова чувствовала себя одинокой. Весеннее цветение после проливных дождей, фруктовые сады, изобилие плодов, запах сирени и тишина парка в духе Ламартина – в этих декорациях не хватало влюбленных парочек на покрытых мхом скамейках.

Одна верная старая дева сопровождала меня повсюду, иногда в качестве кухарки, иногда в качестве утешительницы. Еще у меня работала супружеская чета пожилых садовников – месье и мадам Жюль, но мне не хватало юных лиц. Я попросила дочь своей портнихи приехать пожить в Ла-Фейре. Эта русская красавица трудилась в Париже не покладая рук над великолепными платьями для других женщин и получала от силы пятьдесят франков в неделю. Я предложила ей те же деньги за то, чтобы жить со мной в огромном парке, любоваться цветами, содержать в порядке мои платки, красивые платья и шляпки. Ее звали Вера, и ей едва исполнилось двадцать лет. Очень скоро она стала музой Ла-Фейре… Она любила лазать по деревьям, пересаживать растения в оранжерее, выращивать необычные цветы – от черных орхидей до китайских роз.

Вера привязалась ко мне как к сестре. Она самоотверженно занималась козами, утками, кроликами, ослицами и даже толстой коровой, которая вот-вот должна была начать давать молоко. Вера с тревогой ожидала отела. Корову она назвала Наташей.

Вера задавала мне вопросы о моем детстве, на которые я отвечала уклончиво, потому что она считала, что я всю жизнь прожила в Ла-Фейре. Я ее не разубеждала. Одевалась она необычно – то как русская фигуристка, то как черкешенка, то как индуска…

Однажды она выпила больше шампанского, чем обычно, так как это был день ее рождения, и стала более настойчивой:

– А почему ваш муж не приезжает повидаться с вами? А вы что, никогда не ездите к нему в Париж?

Это был серьезный вопрос. Проблема, которую я и себе-то не могла до конца объяснить. Мы с мужем договорились, что он будет жить в Париже, а я здесь. Ответ получился невеселым. Я бездумно сказала Вере правду: