«Мы стоим перед печальным фактом того, что наше верховное командование слишком туго натянуло тетиву лука, не хотело верить поступающим сообщениям об ослаблении боеспособности наших войск, выдвигало все время новые и новые требования, не обеспечило нас всем необходимым для тяжелой зимы и было застигнуто врасплох русскими морозами, доходившими до минус 35 градусов. Наши силы были недостаточны для того, чтобы успешно осуществить наступление на Москву, и, таким образом, мне с болью в сердце пришлось в ночь на 6 декабря принять решение о прекращении бесперспективных боевых действий и об отходе на заранее избранный, сравнительно небольшой по ширине рубеж, который я надеялся удержать оставшимися у меня силами. Русские продолжают сильно нажимать, и можно ожидать еще множества всяких неприятных инцидентов. Наши потери, особенно больными и обмороженными, очень велики, и даже при условии, что часть из них после небольшого отдыха снова возвратится в строй, все же в настоящий момент ничего нельзя сделать. Из-за морозов потери в автотранспорте и артиллерии превысили все расчеты. Кое-как мы выходим из положения, используя крестьянские сани, однако они, естественно, приносят нам небольшую пользу. К счастью, нам удалось сохранить те наши танки, которые еще были на ходу. Однако долго ли они смогут находиться в строю при таком холоде, знает один лишь бог.
Ростов был началом наших бед; это был первый -предостерегающий сигнал. Несмотря на это, наступление здесь продолжалось. Моя поездка в штаб группы армий 23 ноября не дала никаких результатов и не внесла необходимой ясности; там продолжали работать спустя рукава. Затем потерпел поражение мой северный сосед; мой южный сосед был и до того не очень боеспособен, и в конце концов у меня не было другого выбора, как прекратить наступление, так как одному, да еще при 35-градусном морозе, мне было не под силу опрокинуть весь Восточный фронт.
Я также просил Балка доложить мою оценку обстановки главнокомандующему сухопутными войсками, но не знаю, удалось ли ему выполнить мою просьбу.
Вчера меня посетил Рихтгофен[33
]. Мы с ним долго беседовали с глазу на глаз и установили, что имеем одинаковый взгляд на сложившуюся обстановку. Наконец, я имел беседу с генералом Шмидтом, который командовал армией, действовавшей справа от нас. Он также во всем согласился со мной. Во всяком случае, я не одинок в своих взглядах, хотя, увы, это не имеет никакого значения, так как никто ими не интересовался…Мне самому никак не верилось, что в течение двух месяцев можно будет так сильно ухудшить обстановку, которая была почти блестящей… Если бы своевременно было принято решение о прекращении наступления и о переходе на зимний период к обороне на выгодном и заранее оборудованном рубеже, то ничего опасного не случилось бы. Теперь же на долгие месяцы наступила полная неопределенность… Я меньше всего думаю о себе; гораздо больше меня интересует судьба всей Германии, за которую я очень опасаюсь».