Воспоминания советского посла. Книга 1

В сентябре 1893 г., за несколько недель до нашего приезда в Петербург, в Финском заливе бесследно погиб со всем экипажем броненосец русского флота «Русалка». Все попытки разыскать хотя бы само судно оказались тщетными. Эта непонятная катастрофа в то бедное событиями время явилась первоклассной сенсацией. О ней много говорили, о ней много писали газеты. Я помню, как в нашем доме за чайным столом на все лады обсуждались обстоятельства гибели «Русалки» и строились разнообразные теории для объяснения ее исчезновения. Но ничего объяснить они не могли, и тайна по-прежнему оставалась тайной. «Русалка» была найдена только 40 лет спустя, уже в наши, советские, времена, Эпроном, но ее странная судьба оказала сильнейшее влияние на мое детское воображение, еще более обостряя мой интерес и мое увлечение морем и судоходством.

По приезде в Петербург отец стал работать в Институте экспериментальной медицины им. принца Ольденбургского. С этим институтом, между прочим, тесно связан был покойный И. П. Павлов. Помню, как он был тронут, когда, встретившись с ним в 1935 г. в Лондоне, я рассказал ему о моей родственной связи с этим научным учреждением. Иногда отец по старой привычке брал меня с собой в институт, но здесь мне нравилось меньше, чем в нашей скромной омской лаборатории. Здесь было слишком много людей и слишком узкое поле для моей активности, а потому скоро я прекратил свои визиты в институт.

Наша семья поселилась на Петербургской стороне. Квартира состояла из трех маленьких комнат и кухни, расположенных в третьем этаже промозглого каменного дома. Окна выходили во двор; однако на наше счастье этот двор не походил на типичные петербургские дворы-колодцы, а был открыт с двух сторон и даже заканчивался небольшим садом с двумя клумбами и несколькими чахлыми деревьями. В целях экономии мать сама готовила и нанимала одну прислугу, которая и комнаты убирала и за детьми ухаживала.

Сразу же по приезде в Петербург я поступил в Введенскую гимназию, которая находилась в двух шагах от нашей квартиры. Гимназия эта по тем временам была большая, число учащихся в пей достигало 500, имелся ряд параллельных классов. В моем классе, например, было 50 учеников. Два года, проведенные мной в Введенской гимназии, не оставили в моей памяти сколько-нибудь ярких следов. Учился я в общем легко и хорошо, часто бывал первым учеником и при переходе из первого класса во второй оказался единственным, перешедшим без экзаменов и с первой наградой. И эти годы я больше всего увлекался географией и не только знал учебник назубок, но и много читал по данному предмету сверх программы. Кроме того, я очень любил рисовать карты, и хотя по наполнению они часто бывали далеки от совершенства, зато работа над ними постепенно накопляла в моей голове большое количество точных сведений о конфигурации берегов и морей, о течении рек, о местоположении городов и горных хребтов. Эти подробные географические знания сослужили мне большую службу в последующей жизни.

К концу моего пребывания в Петербурге я очень заинтересовался астрономией. Толчком для этого послужила только что вышедшая тогда на русском языке книга немецкого профессора Клейна «Астрономические вечера», которую мне подарил отец. Я даже познакомился с переводчиком этой книги, неким С. Сазоновым, который казался мне тогда полубогом, обитающим на вершинах литературного Олимпа. Однако своей высшей точки моя страсть к астрономии достигла три-четыре года спустя, и я вернусь к этой теме несколько позднее.

Дома по усиленному настоянию матери я брал уроки игры на скрипке, но, как я уже раньше говорил, душа моя не лежала к этому инструменту, и я всячески отлынивал от серьезной учебы. Когда мать упрекала меня в том, что я играю всего лишь час-полтора в день, и в то время как Пичужка проводит за роялем по три часа, я задорно отвечал вычитанной откуда-то сентенцией:

— Шопен не позволял своим взрослым ученикам играть больше трех часов в день, чего же требовать с таких клопов, как мы с Пичужкой?

В Петербурге я впервые познакомился с театром. Помню, с каким необычайным волнением я шел с матерью на утренник, где исполняли «Горе от ума». И пьеса и игра произвели на меня огромное впечатление, и я долго после того не мог успокоиться. Позднее я видел «Миллион терзаний», «Мертвые души», «Плюшкина», «Две сиротки» (Ф. Коппе) и некоторые другие произведения. Чаще всего мать водила меня в театр Кононова — небольшой, бедный театр, где не было даже оркестра, но где тем не менее хорошо играли и хорошо подбирали пьесы. Замечательно, однако, что мои родители ни разу не свели меня ни в оперу, ни в балет. Насколько помню, они, следуя ригористическим традициям своей юности, считали эту форму театрального искусства недостаточно серьезной. Данный пробел в опоем театральном образовании я с избытком наверстал спустя несколько лет, когда в 1901 г. попал в тот же Петербург уже студентом.