Воспоминания Свена Стокгольмца

Ольгины письма выражали серьезную, настойчивую озабоченность моим счастьем и здоровьем. Сестра не сомневалась, что собственноручно обрекла меня на увечья и добровольное затворничество тем, что нашла мне работу на Шпицбергене. Последующие месяцы лишь укрепили ее чувство вины. По словам Ольги, она понимала, что это глупость, но все равно мучилась и клялась себе, что не избавится от тяжкого бремени ответственности, пока я не напишу ей и не заверю, что все-таки сумел обратить беду себе во благо, вместо того чтобы шокировать ее небрежными шутками и пустыми разговорами. Если я немедленно не исправлю ситуацию, ей придется сесть на пароход и лично вернуть меня в Стокгольм. Бог свидетель, Арвид найдет нелепый способ погибнуть в ее отсутствие. Исчерпав эту тему – о том, насколько у меня изменилась ситуация, сестра не знала, – Ольга принялась рассуждать о своих обычных заботах: о неважном материнстве, о бунтарском, недисциплинированном характере Хельги – почти девятилетняя, та полюбила болтаться с рыбаками и матросами и хамству училась быстрее, чем полезным вещам в школе – и о холодном, непрестанном внимании со стороны нашей матери, особенно тягостном сейчас, когда она с ними жила. Впрочем, Ольга была довольна, что кто-то другой присматривал за Хельгой и занимался разными домашними делами, в которых она никогда особыми умениями не блистала.

Освобожденная от этих занятий, Ольга полюбила рисовать на пленэре под кудахтанье, как она изволила выразиться, усталых домохозяек. Она твердила, что в рисовании чувствует себя увереннее, чем в материнстве и ведении домашнего хозяйства, а в качестве доказательства прилагала маленький заляпанный эскиз стоящего в доке вельбота. Эскиз показался недурным, хотя главным было другое – рисование выманивало сестру на пирс или на берег моря. Там на почтительном удалении от чешущих языками дам она могла предаваться одному из своих любимейших занятий – смотреть на бесконечное пространство бурного моря, пока не почувствует себя крошечной и ничтожной. Я улыбнулся, подумав, что мы до сих пор очень похожи.

Понаблюдав, как я задумчиво смотрю в пустоту, Макинтайр принес мне стакан чая – обычную для себя густую смесь, наполовину состоящую из чая, наполовину из молока. Где он доставал молоко, понятия не имею.

– Чарльз, думаю, мне нужно вернуться в Швецию, – сказал я.

Макинтайр вытаращил глаза, но без особого удивления.

– Да?

– Не то чтобы мне хотелось уезжать. Архипелаг я почти не видел. Тапио твердит, что я не видел вообще ничего, даже того, что у меня было прямо под носом.

– Сынок, прости, что любопытствую, но мне казалось, тебе нравится наставничество Тапио?

– Да, – ответил я, – хотя, возможно, задатков настоящего зверолова у меня нет.

Казалось, Макинтайр был как всегда прекрасно осведомлен обо всем, что я недоговаривал, – о моем страхе вернуться к любому подобию цивилизованной жизни с настолько изуродованным лицом и растущем убеждении, что я не переживу обратный путь в Кэмп-Мортон. Но Макинтайр просто посмотрел на меня с неподдельной тревогой и легкой досадой. Потом он взялся за книгу.

В тот же день от неспешных раздумий нас отвлек беспорядочный шум неподалеку от хижины.

Открыв дверь, Макинтайр на миг замер в изумлении, потом захихикал.

– Помочь тебе с ними?

В ответ раздалось несогласное бурчание, и я узнал голос Тапио. Минуту спустя он вошел в хижину. Выглядел он куда нормальнее, чем несколько дней назад, хотя мрачноватое выражение его лица предостерегало от комментариев.

– Свен, – начал он, обращаясь ко мне впервые с тех пор, как мы сели на рыбацкую лодку у Капп-Линне, – собирайся, мы уезжаем.

Я привстал, смущенный и не готовый принять решение немедленно.

– Я не уверен, что должен… другими словами, думаю, что ты должен вернуться в Кэмп-Мортон без меня. Не хочу быть обузой.

Тапио стоял на пороге и смотрел на меня. Что выражало его лицо, раздражение или искреннее любопытство, я сказать не мог.

– То есть ты боишься умереть по пути.

– Нет, я… да, боюсь.

– Беспокоишься ты не зря. Твое тяжелое состояние удивило даже меня, а ведь мне следовало догадаться. Если честно, я удивлен, что ты сюда-то добрался. Поведи я тебя обратно тем же способом, ты потерял бы жизнь или, как минимум, ногу. Но ты не бойся. Я обеспечил нам способ передвижения, благодаря которому мы понесемся, как в крылатых сандалиях самого Гермеса!

– Это новая лодка? – предположил я, чувствуя, что на душе становится легче.

– Нет, дурачина ты эдакий. Неужели от твоего пристального внимания ускользнуло то, что фьорды снова замерзли и стали непроходимы?

– Если не лодка, то что?

– Упряжь! – ответил Тапио с торжеством, от которого на миг просветлело его лицо. – Ну, не вполне упряжь. Двух собак или двух оленей я найти не смог, поэтому купил только одну собаку и одного оленя.

– Хочешь сказать, что мы поедем верхом на них обратно в лагерь?

Тут Тапио повернулся к Макинтайру, который разразился хриплым смехом, да таким резким, что у него из глаз полились слезы и пришлось хвататься за стул.

Лицо Тапио поутратило жесткость и натянутость, а подбородок задергался.