Через несколько дней он снова зашел ко мне. Граф побывал в Люксембургском музее, где обнаружил восхитительного голого мальчика, картину, не уступающую по тщательности отделки произведениям Месонье: это был «Мертвый ребенок» Бугро. Он обратился ко мне с просьбой пригласить этого художника в магазин вместе с образчиками его самых «изысканных непристойностей». Я объяснил посетителю, что господин Бугро весьма преуспевающий художник и что он не ходит к кому попало.
– Ну что ж, – сказал он, – тогда я пойду к нему сам.
Русский ушел, и я уже думал, что больше с ним не увижусь, как по прошествии некоторого времени он снова появился в моем магазине.
– Я зашел к этому Бугро, чтобы заказать у него сорок небольших картин с резвящимися голыми мальчиками, – рассказывал он. – Я подробно объяснил ему, что мне нужно, а он сказал: «Убирайтесь вон!.. старая…» Как вы говорите? По-английски это «old pig»… Ax да! Вспомнил – старая свинья…
Я счел своим долгом сообщить графу, что не знаю больше никакого другого художника, которого мог бы ему порекомендовать.
– Больше не беспокойтесь, я нашел то, что искал! – воскликнул он. – Когда я еще раз посетил Люксембургский музей и остановился возле ню Кабанеля, очень хорошо нарисованной картины, то увидел самого художника, делавшего с нее копию. Мы познакомились, и он тотчас согласился выполнить мой заказ.
Поскольку он был невероятно доволен, я решил не огорчать его сообщением о том, что настоящий Кабанель давно уже умер.
По правде сказать, мне было очень любопытно узнать, кем же является этот чудаковатый любитель «изысканных непристойностей». Чтобы вызвать его на доверительный разговор, я поведал ему, что среди моих русских клиентов есть промышленники, один известный торговец…
Перебив меня, он сказал:
– Я не торговец, я дворянин… Мой отец занимался благотворительностью, и я продолжаю его дело… Я содержу сиротский дом, который отец основал для мальчиков, оставшихся без семьи.
Сказав это, он пригласил меня поужинать.
– Я обнаружил у вас в Париже маленькое… как вы говорите? Ах, ну да… маленькое бистро.
Я побоялся оскорбить его отказом. И принял приглашение. Но мой амфитрион не помнил адреса этого заведения; мы условились, что он зайдет за мной на следующий день.
– Улица Камбон… – сказал он кучеру, когда мы сели в экипаж. – Я остановлю вас. Это совсем маленькое бистро.
«Совсем маленькое бистро» оказалось не чем иным, как знаменитым кафе «Вуазен», где у моего русского знакомого был заказан по вечерам столик. Ужин был превосходным. За десертом он предложил мне завершить вечер в другом месте и спросил, какой у нас самый известный театр. Я назвал первое, что пришло мне в голову, – «Варьете». Русский подозвал посыльного и велел ему сходить купить три билета. Естественно, я подумал, что он ждет кого-то еще.
Вскоре посыльный вернулся. Свободных мест уже не было.
– И все же мне хотелось бы туда попасть!.. Я заплачу сколько нужно…
Это был решающий аргумент. И посыльный почти тут же принес нам три билета.
Приехав в театр, мой знакомый прошел мимо раздевалки не останавливаясь, и я проследовал за ним. Когда мы усаживались, русский положил свой плащ на кресло между нами и предложил мне сделать то же самое. Это свободное место манило к себе зрителей, сидевших на откидных сиденьях. В начале спектакля они думали, что кресло с минуты на минуту займет обладатель данного билета. Но после первого антракта, поскольку оно по-прежнему пустовало, все зрители, сидевшие в нашем ряду, были вынуждены то и дело вставать, пропуская очередного претендента на это вожделенное место. И всякий раз русский вежливо и в то же время достаточно твердо произносил:
– Это место занято.
– Ваш друг сильно опаздывает, – заметил я вполголоса.
– Но я никого не жду…
И тут я понял, что третье кресло было забронировано для того, чтобы положить туда плащ и опираться на сиденье рукой…
Я как-то сказал одной американской даме:
– Если так пойдет и дальше, то в недалеком будущем нам придется ездить в Америку, чтобы полюбоваться самыми лучшими картинами европейских художников…
– Indeed…[49]
Мы можем покупать…– Конечно. Но как бы вы ни старались заполнить произведениями искусства все ваши небоскребы, чего у вас никогда не будет, так это до́ма, которому всего каких-нибудь четыреста или пятьсот лет.
Американка на мгновение задумалась, а потом произнесла:
– Иметь старый дом?.. Но это же очень просто: я могу купить его и увезти с собой в Америку…
– Разумеется, вы сможете получить груду камней; но неужели вам удастся забрать с собой и его душу?
– Душа дома… Что это такое?
– Если вам угодно, то это атмосфера, окружающая дом, место, с которым он неразрывно связан, все, что придает ему неповторимость, очарование, в каком-то смысле его лицо; да возьмите хотя бы мох, который каждую весну зеленеет на его крыше… Все это невозможно пересадить на другую почву. У вашего дома всегда будет вид изгнанника.