Воспоминания. Траектория судьбы

Лидия была не из тех, кто оказался в Париже в погоне за красивой жизнью. Первая волна эмиграции… Там все было иначе. Убегая от революции, ее тетя — мама Лёли — увезла обеих девочек из Томска на север Китая. А потом они перебрались в Париж. Узнали, что туда едет много русских. Приехали, и Лидия стала искать работу. Работу она сразу не нашла, вышла замуж за шофера такси. Спустя какое-то время поступила няней в семью Матисса. Ее им кто-то рекомендовал. И Матисс ее увидел. Так, как видит художник. Лидия была очень красивая, выразительная молодая женщина. А потом, думаю, он увидел ее и как мужчина. И у них начался роман. В какой-то момент он поехал с ней на юг Франции. Там с ней и остался. А потом сказал семье, что остается с Лидией. Они стали жить вместе. Во время войны, насколько я знаю, ненадолго уезжали в Америку, в Нью-Йорк. Затем снова вернулись на юг Франции, в Ниццу. И дальше уже только там жили. У них не было дома, Матисс снимал этаж в гостинице. Я там бывала. У Шагала был дом, а у Матисса и Лидии не было.

Кстати, когда Матисс умер, Шагал сделал Лидии предложение: у него к тому времени умерла жена. И он предложил ей пожениться. Лидия не захотела. Но то, что Шагал к ней сватался, я знаю точно.

И еще раз повторю: Лидия была замечательной женщиной. Мой муж ее обожал. И она к нему очень хорошо относилась. Лидия была настоящим знатоком живописи, да и искусства вообще. Когда муж несколько раз приезжал в Париж, они встречались, и Лидия сразу предлагала: «Пойдем в Лувр». Обожала, чтобы он рассказывал ей о художниках, говорила: «Мне никто так не рассказывал, как он». Очень любила его слушать, ценила за знания, уважала. У меня сохранилась их переписка. Очень много писем. В основном об искусстве. Иногда о театре, о кино. И я подумала, что эту переписку важно сохранить, поэтому передала все письма в музей. Я даже не все их читала. А надо бы… Может, еще прочту. С другой стороны — это их переписка, им это нравилось, и слава богу.

Может, мой рассказ получился не совсем стройным, но пусть будет. Для вечности.

Музей нового западного искусства

Меня часто просили рассказать о себе. Вот только я не слишком любила рассказывать. Зачем кому-то знать, что в детстве я каталась на санках вокруг обелиска Конституции? Так что же все-таки заставило меня начать писать эту, наверное, последнюю «попытку автобиографии»? Думаю, судьба Музея нового западного искусства.

Итак, Музей нового западного искусства. Я попала туда еще студенткой первого курса. Скорее всего, это произошло в январе 1941 года. Нас привел в музей Михаил Владимирович Алпатов. И эта коллекция сразу произвела на меня огромное впечатление.

Я уже писала, что до поступления в институт не слишком интересовалась живописью, не была ни специалистом, ни даже просто подготовленным зрителем. Конечно, я много раз бывала в Третьяковской галерее и неплохо знала выставленных там русских художников. Но это был совсем другой мир, другая жизнь и другое искусство. А тут мне вдруг открылось окно в иные миры. Я была потрясена увиденным. Почему? Да потому что искусство, которое здесь демонстрировалось, скажем, Гоген или Ван Гог, было не тем, к которому я привыкла в Третьяковке. Я увидела и осознала те мощные сдвиги, которые произошли в зарубежном искусстве на рубеже XIX–XX веков. Например, в изображении человека. Я увидела, куда шагнула европейская живопись, в какую сторону от того, что мы называем реализмом, каким образом на картинах авангардистов трансформировалась действительность.

Ими, этими художниками, отвергшими реализм и бросившимися на поиски новой реальности, нового смысла, новых путей, новой изобразительности, нарушено было все, все, чему поклонялось и на чем базировалось «старое» классическое искусство. Разве нет? Начиная с кубизма, с разных прочих «измов» 1908–1910 годов и вплоть до наших дней.

Мне могут возразить, что у нас в России это тоже было. Конечно. Я и не спорю. Было. Но то, что было в России десятых — двадцатых и начала тридцатых годов, все художественные эксперименты, которые ставили великие представители российского авангарда в то время, о котором я пишу, не экспонировались в Третьяковской галерее. Русский авангард, который жаждал революции и всеми доступными ему способами ее приближал, просто не показывался, потому что не вписался в главенствующее направление — в социалистический реализм, и поэтому был просто стерт с «карты будней». Но я не пишу работу по истории искусства, поэтому не буду рассуждать о том, почему так случилось. Хотя, возможно, и стоило бы, чтобы понять, как во время революции все это вдруг возникло, как выставлялось, завоевывало культурное пространство и как и почему потом опять убиралось с глаз долой, чтобы не травмировать почтеннейшую публику, состоящую из отдельных представителей победившего пролетариата и примкнувшего к нему крестьянства.