Воспоминания участника В.О.В. Часть 2

Один раз меня взял на работу молодой солдат немец. Повесил мне через плечо черную сумку как у почтальона и почти весь день я ходил вместе с ним из дома в дом по всему городу. В сумке были какие-то пакеты, которые мы разносили по адресам. В каждом доме жили наши советские люди. Они тоже голодали. Но, увидев советского пленного, они находили чего-то и делились со мной. Так было всегда. Пленные чувствовали, что, несмотря ни на что, у нас все-таки была своя родина. Что наш народ считает нас, пленных, за своих и понимает наши трудности. Это согревало нам наши оплеванные души. Поднимало в нас дух. Мы забывали, что мы отверженные. Снова хотелось жить, действовать, совершать подвиги во славу себя и родины, которая отвернулась от нас. Наше гражданское население сочувствовало нам, пленным, но что оно могло сделать? Они сами жили впроголодь и в страхе. Они тоже ждали неприятностей с двух сторон. От немцев как от врагов. От своих ждали неприятностей по причине того, что не смогли эвакуироваться. Может быть, это и роднило нас. Все это размышления психологического характера. Как будто не имеющие отношение к плену. Однако психология людей определяла их дальнейшее поведение, их судьбу, их будущее.

Мне не было заметно благоприятных психологических моментов для наших людей. Каждый жил сегодняшним днем, чувствуя себя песчинкой в огромном круговороте войны, не имея возможности быть индивидуумом, человеком, который имел бы собственное лицо. Если кто и пытался приобрести это свое собственное лицо, то на это было весьма мало шансов. Объективные факты ограничивали возможности.

***

Камеры были разной величины: на 10-20-25 человек. Однако, несмотря на различную вместимость все они были похожими. Серые стены, исписанные тюремной лирикой. Вверху зарешеченное окно и снаружи козырек, пропускавший свет только сверху и через который можно было видеть небо. Некоторые козырьки были сломаны. Через проломы досок виднелся город, тюремный двор и прилежащая территория. Крепкие старинные двери с зарешеченным окном в середине, соединяли нас с миром. Много людей прошло через эти двери. Раньше они впускали в камеры преступников, теперь же впустили и нас - советских военнопленных. Многим ли удастся выйти за них на волю?

Пол был везде цементным. Поскольку постелей никому не выдавали, то и спали мы прямо на полу, на голом цементе. Так мы почти все время лежали, поднимаясь лишь на обед или в уборную. Надоест лежать на левом боку - перевернемся на правый. Разумеется, когда вносили в камеру бочку с баландой, мы все вставали и кушали, как и все полноценные люди, так же, сидя. Только не за столом, а здесь же, на цементном полу, сидя калачиком, по-восточному, поджав под себя ноги.

Мисок или тарелок, разумеется, ни у кого не было. Котелки также были редкостью. Все то, что имело хоть какую-нибудь ценность, отбиралось. Баланду нам наливали в солдатские каски и консервные банки. Это было основным видом столовой посуды и главной ценностью каждого военнопленного. Неизвестно, откуда они только брались здесь, в лагерях. Ведь каски терялись еще на поле боя. Здесь же они были почти у всех и отлично служили в качестве столовой посуды. Нам, новичкам, все казалось здесь неудобным. Зато те, которые находились здесь уже давно и прошли соответствующую закалку, считали, что жить еще можно. У этих старых доходяг на бедрах образовались крепкие как подошва мозоли от бесконечного лежания на цементном полу. Они уверяли нас, новичков, что эти мозоли хороши, когда приходится спать на голом и холодном полу. Не ощущаешь отсутствия постели и не так холодно от цемента. Впоследствии я сам убедился в правоте пленных со стажем. Кожа на руках также сильно огрубела, а грязь въелась так глубоко, что ни мыло, ни кирпич не могли оттереть наших рук. А может быть, это была вовсе не грязь, а особое превращение кожи в трудных условиях жизни. Все это потом сходило само через много месяцев при хорошей жизни. Грязная кожа на руках сходила потом ленточками или шелушилась. Из-под старой черной кожи появлялась нежная и розовая.