Воспоминания участника В.О.В. Часть 2

У края тюремной площади, ближе к кухне, в которой готовили баланду, толпились люди. Это был наш базар. Здесь бывало человек до пятидесяти и больше. Вид и одежда у всех была весьма разной: от советской военной формы разного срока носки до гражданской мужской и женской. В этой толпе разношерстных одежд люди двигались медленно, как на обычных толкучках мирного времени. Разговаривали, приглядывались, торговались, делали покупки. Худые, небритые и полуодетые доходяги с видом обреченных еще питали какие-то надежды. Они здесь же наравне с другими чего-то выторговывали и тоже имели свои радости. Более элегантно выглядела лагерная элита. Писаря, полицаи, работники кухни и еще какие-то. Все что-то держали в руках, вели торг. Продавали и покупали. Товаром служил хлеб, баланда, зелень, махорка, белье, ботинки. Торговались не шумно. Здесь, на лагерном базарчике, зарождались свои лагерные капиталисты, буржуйчики. Одни удачно богатели, другие, вконец распродав всю свою одежду, гибли. Несколько в стороне от толкучки, отдельно, стояли и сидели на тумбочках, сложенных из кирпичей, парикмахеры. Это были своего рода местные предприниматели. Жили они вроде сытно. Особенно сильно процветала торговля махоркой. Она была очень нужным товаром и пользовалась огромным спросом. Заядлые курильщики за махорку отдавали свою пайку хлеба.

В нашей камере на торговых манипуляциях родился и вырос настоящий купчишка. Лицом он был точь-в-точь такой, каких рисуют на картинках или показывают в кино. От него всего веяло чем-то прошлым, старинным и не совсем нам понятным. Был он низенький, толстенький, с круглой красной физиономией и голову держал как-то набок, будто присматривался к чему-то. Каким-то образом у него оказалась целая пачка махорки. Для пленного это было огромное состояние. Продавал он ее за хлеб, за деньги и за одежду. Давал некоторым также в долг. Появились несостоятельные должники, которые повиновались ему как рабы. У него был матерчатый кисет. Кисет был наполнен махоркой и носил он его на веревочке вокруг шеи. Кисет, таким образом, покоился под рубашкой на груди. Для продажи махорки существовала своя мерка. Пробка-колпачек, который снимали с противониритного флакона. К такому колпачку приделывали из проволочки ручку и мерка готова. В нее шло столько махорки, сколько хватало на 1 небольшую закрутку. Насыпав махорку в колпачок, сверху, для точности, проводили листом бумаги. Лишняя махорка ровно сдвигалась бумажкой. Колпачок подносили к глазам покупателя и тот, убедившись, что порция без обмана, брал ее, боясь уронить на пол хоть крупинку.

Находились также и рационализаторы. Один затягивается, который хозяин папиросы, другой широко раскрывает рот и ждет, когда курящий выдохнет дым. Одной папиросой накуривались двое. Ближе к наружной стене, за базарчиком, находились огромные под навесом уборные. Туда сливали параши из камер. В уборных было чисто. Убирали их какие-то бледные парни в гражданской одежде и синих беретах. По виду они были иностранцы и разговаривали на непонятном языке.

В центре двора стояла водопроводная колонна, над которой висела табличка с немецкой надписью "nicht trinket geufcengefarlich" ( прим. Почерк у отца плохой, а немецкий я не знаю, так что может быть написано неправильно ). Вода в колонке была теплая и чем-то пахла. Сколько бы ни пил эту воду, а жажды не утолишь. Тот, кто пил эту воду, потом все мучались животом. Я тоже решил испробовать воды из крана. Все-таки приятно пить воду не из бочки для баланды. Прошли сутки после этого и я надолго подружился с камерной парашей, которую я в день навещал по десять-пятнадцать раз. У меня открылся понос с кровью.