Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Жители, не ожидавшие появления русских, спасались бегством, побросав свои пожитки. Тревога, вероятно, поднялась приблизительно в обеденное время, так как почти во всех домах столы были накрыты. На тарелках лежали сухие куски мяса в густой холодной подливке, рядом с ними валялись салфетки, стулья были отодвинуты. Если бы не ужасный беспорядок и разрушение, можно было бы подумать, что семья только что встала из-за стола и ушла в другую комнату.

Но еще более ужасной была мертвая тишина, нависшая над городом. Наш выбор не остановился ни на одном из домов.

Дмитрий и Иоанн, муж Елены, каким-то образом узнали о нашем пребывании в Гумбиннене, приехали к нам в автомобиле и застали нас за осмотром домов. Я и не надеялась увидеть Дмитрия так скоро и пришла в неописуемую радость, но сразу же заметила, что он не полностью разделяет мои чувства. Он видел страшные вещи, выглядел печальным и измученным и не одобрял моего присутствия вблизи боевых действий. Ситуация, по его словам, была очень неопределенная; штаб на тот момент находился в Инстербурге.

Соответственно в Инстербург направилась наша часть, где и разместилась в помещении школы. Это было самое большое здание в городе, но не совсем приспособленное для жилья и чрезвычайно мрачное. Как только прибыл наш обоз, мы быстро разгрузились, и очень скоро школа приобрела вид настоящего госпиталя. Медсестры и я работали весело и слаженно. Мы вымыли все здание сверху донизу, оттирая тряпками полы, окна и лестницы. Классные комнаты на двух верхних этажах мы превратили в больничные палаты, другие помещения – в перевязочные и операционные комнаты. На первом этаже, где комнаты были меньшего размера, жили мы; стульями нам служили упаковочные ящики. В комнате, выделенной для меня и мадам Сергеевой, как и во всех других, был каменный пол и серые блестящие стены. Переносные кровати, чемоданы и кое-какие ящики были нашей единственной мебелью. Мы мылись в школьной прачечной, которая находилась в подвале.

Чем больше приближаешься к фронту, тем, как правило, меньше знаешь о том, что там на самом деле происходит. Это было верно и в нашем случае. В действительности мы не имели представления о шаткости нашего положения. Армия Ренненкампфа была рассредоточена, позиции не укреплены, тыл не защищен. Некоторые наши части были уже перед Кенигсбергом, и немцы, занятые на других фронтах, казались неподготовленными к тому, чтобы оказать решительное сопротивление или контратаковать.

Наши первые дни в Инстербурге прошли сравнительно тихо. Время от времени мы слышали звуки канонады, обычно далекие и глухие, но иногда они приближались и становились более отчетливыми. Пехота с засохшей грязью на сапогах с песнями проходила через город; кавалерийские эскадроны, автомобили, обозы постоянно двигались в сторону, откуда стреляли пушки.

Дмитрий размещался в Инстербурге и служил офицером связи в штабе армии Ренненкампфа. Он часто приходил в госпиталь в сопровождении датского дога, который привязался к нему где-то на пути к фронту. Иногда нас с Еленой приглашали на обед в штаб армии. Казалось, все там пребывали в том же приподнятом настроении, в котором несколько недель назад одержали победу; все выражали непоколебимую уверенность в быстром и блестящем окончании войны. За несколькими исключениями все было хорошо и давало надежду. Армия еще хорошо снабжалась продуктами и имела более чем достаточно оружия и боеприпасов. Все были довольны, и наши взаимоотношения были отмечены той особой сердечностью, которая происходит от осознания своей силы и сравнительно небольших потерь. Это был, если можно так выразиться, медовый месяц войны.

Везде меня принимали с самой большой сердечностью, хотя почти никто меня не знал. Форма сестры милосердия приблизила меня к тем, кто носил хаки; все мы жили одной и той же жизнью и интересами.

Однажды, в начале нашего пребывания в Инстербурге, Елена, мадам Сергеева и я вышли в город за покупками. Несколько магазинов располагались на городской площади, недалеко от нашего госпиталя. Вокруг концентрировалась жизнь Инстербурга. В этот день площадь была заполнена народом, как обычно. Там и сям стояли телеги, прогуливались офицеры, проезжали конные ординарцы. Когда мы пересекали площадь, к нам подъехал пехотный офицер. Он был верхом на коне, взмыленном от долгой езды. Он показал нам руку в грязных бинтах, которые частично размотались, и спросил:

– Сестрички, нет ли у вас, случайно, перевязочного материала, чтобы перебинтовать мне руку?

У себя в кармане я обнаружила кусок чистого бинта, который сунула туда утром в перевязочной.

– У меня есть, – ответила я. – Слезайте, передайте кому-нибудь поводья и идите сюда в тень.

Он спешился и, бросив поводья солдату, стоящему рядом, последовал за мной. Выбрав местечко подальше от толпы, я поставила своего пациента перед собой и повернулась спиной к площади. Едва я начала разматывать грязный верхний слой бинтов, как услышала позади себя незнакомый голос:

– Ваше царское высочество, можно я вас сфотографирую?