Воспоминания военного контрразведчика

То ли в кадровом разведчике проснулась оперативная составляющая, то ли логика подсказывала, пришлось товарищу Пашкину М.И. менять тактику разговора. Но и Пашкин схитрил, начав не с главных, а с второстепенных лиц. Попросил охарактеризовать повара, его семью, с кем он был близок семьями, в надежде таким образом непринужденно, естественно выйти на Филонова и закончить доктором. И этот маневр был прочитан Уваровым.

Достаточно подробно охарактеризовав повара и его семью, иронически улыбаясь, Николай Иванович мимоходом, как бы про себя, произнес фразу, к которой не был готов М.И.Пашкин: «Ну а теперь переходим к главному». И начал давать характеристику Филонову.

— Переводчик Филонов — это наше будущее, наше завтра, что в него заложишь, то и получишь. Человек начинается с детства. Именно в детстве происходит посев добра. Но лишь через годы будет ясно, оказались ли семена добра всхожими или же сорняки зла погубили их.

Видя, что Пашкин М.И. слушал его очень внимательно, а краска стыда не сходила с его лица, Николай Иванович, извинившись, спросил его:

— Михаил Иванович, самой умной, самой высшей расой на земле является белая раса. Все научные открытия, достижения в науке и технике, философии, литературе, искусстве, архитектуре, во всех областях жизнеобеспечения — все сделано белой расой. А знаете ли, уважаемый Михаил Иванович, какой основной недостаток есть у белой расы? Белая раса обладает совестью, которая при смущении выступает покраснением кожи лица. Люди желтой, красной и черной рас никогда не краснеют, в силу пигментации кожи и отсутствия главного достоинства человека — его совести. Покраснев, вы тем самым сказали мне, что у вас, как и у всей белой расы, есть совесть, что само по себе весьма приятно, а второе — моя фраза смутила вас, вы были не готовы к ней. Простите меня великодушно, мы с вами оперативники, и я машинально сорвался, перепроверил вас и одновременно себя.

— Кстати, отвлеку вас еще на две минуты. В белой расе крепко сидят русские, о которых немецкий теософ Штайнер с нескрываемым почтением и уважением заявил, что только у них есть сразу четыре составляющие: соболезнование, сопереживание, самопожертвование и совесть. Пардон, вернемся к нашим баранам, — иронично улыбнулся Николай Иванович.

— Николай Иванович, вы столько лет пробыли в странах Азии, и в данном случае занижаете достижения азиатов в архитектуре, философии, — заметил Михаил Иванович.

— Да, да, согласен, но, согласитесь, Михаил Иванович, их достижения в мировом масштабе все-таки, хотя и существенные, но капля в море. Филонов — честный человек, безукоризненный семьянин до поры до времени, средних способностей, с ленцой, как и всякий советский человек, уважительный с руководством, напористый, но немного сам в себе. В житейских вопросах его на мякине не проведешь, не обманешь, не одурачишь. А в оперативных вопросах еще слабоват, это понятно, молодой.

Николай Иванович сделал паузу и продолжил:

— Он слабо знал французский язык, работал над ним, на мой взгляд, недостаточно. С одной стороны, создавалась семья, с другой стороны — упрямство мордвина. Самодостаточность и самодовольство мешали ему. Ругать его себе дороже. До колумбова яйца ему ох как было далеко. Крестьянские корни не пускали, уж больно мелкотравчатый: хитрость есть, но мелкая, для себя, семьи, не оперативная, и не знаешь, смеяться его хитрости или плакать горючими слезами. Чтобы привить любовь ему к профессии, я шел на хитрость. В его присутствии давал интересную, на мой взгляд, информацию по науке, искусству, истории дипломатии, литературе, тем самым желая побудить в нем интерес к знаниям, к работе над собой, но, увы, «плакала Саша, как лес вырубали, мне и теперь его жалко до слез». Желания добиться положения, должности, звания — сколько угодно, но работать фундаментально, до посинения, над собой ему не дано. Наблюдая за лаосцами, я убедился, какой популярностью среди них пользуется товарищ Сяо из Патет-Лао. Слова его передавались из уст в уста, с благоговением и трепетом и с постоянной буддийской улыбкой на лице. А кругом разруха, нищета. Филонов видит все это, но ни удивления, ни сожаления ни на лице, ни в душе. Желания искать источники информации среди местного населения не было. А желание дождаться конца командировки было. Меня это удручало, я видел, что на данном этапе это пустоцвет, оперативный пустоцвет. Но время все может изменить.

Каюсь перед руководством ГРУ и КГБ, что нигде не отразил его поход в публичный дом, знаю, что по натуре он все равно сорвется по половой линии, уж больно похотлив до женщин. Для меня эта информация была как гром среди ясного неба. Как мог, провел с ним душещипательную беседу, но не уверен, пошла ли она на пользу. У нас ведь в спецслужбах эти способности хорошо используются, но пожалел я деревенского парня, а может быть, зря? Не знаю. Может быть, на этой почве он был бы вторым Зорге? Или Ивановым Е.М.? Если я ошибся, то каюсь, хотя бы перед вами, Михаил Иванович.