Восстань и убей первым

Несмотря на возникшее у Меир желание ликвидировать людей в Европе, она прекрасно сознавала, что при этом должны быть соблюдены некоторые условия. К тому же она по-прежнему испытывала дискомфорт от бремени единоличной ответственности за вынесение людям смертных приговоров. Всегда, когда Замир просил ее подписать «красную бумагу», как назывался приказ о ликвидации из-за цвета бумаги, на котором он печатался, она созывала группу избранных членов своего кабинета для его обсуждения, в том числе министра по делам религий Зераха Вархафтига[411], который благословлял каждую операцию специальной клерикальной печатью согласия.

Таким образом, получалось, что убить Хамшари можно было только тогда, когда он находился у себя дома один. Меири и Роми подготовили оперативный план, по которому требовалось привлечение еще одного подразделения – вразрез с обычной практикой «Кесарии», которая, как правило, действовала как независимое подразделение внутри «Моссада».

3 декабря команда из «Кешета» («Радуга» на иврите, новое название «Колосса», подразделения, отвечавшего за тайные проникновения) проникла в квартиру Хамшари[412] и сделала десятки фотографий, в основном его рабочего места. Эти фотографии были отправлены в Израиль и изучены Яаковом Рехави из оперативно-технического подразделения «Моссада». Он обратил внимание, что телефон Хамшари стоял на мраморной подставке. Рехави и его подчиненные сделали такую же подставку и начинили ее взрывчаткой.

7 декабря человек, который представился Карлом, итальянским журналистом, но был на самом деле оперативником «Кидона», позвонил Хамшари и договорился с ним об интервью на следующий день в близлежащем кафе. В то время, когда Хамшари был на этом интервью, бригада «Радуги» еще раз проникла в его квартиру и поменяла мраморную подставку под телефоном. Вскоре после того, как Хамшари вернулся домой, зазвонил его телефон. «Это месье Хамшари?» – спросил голос в трубке. После того как прозвучал положительный ответ, на удаленном контрольном пункте была нажата кнопка, и мраморная подставка взорвалась. Хамшари был «почти разрезан пополам»[413] мраморными осколками, как рассказывал Курц, принимавший участие в операции. Через несколько недель Хамшари умер в парижском госпитале.

Сотрудники «Моссада» и АМАН, координировавшие «целевые» убийства, уделяли много времени размышлениям над этическими аспектами каждого из них. Было важно, чтобы они воспринимались как морально оправданные хотя бы самими исполнителями. Даже спустя сорок лет Харари и его оперативники говорили о глубоком убеждении в правомерности целей и средств своих действий. «В “Кесарии” не было прирожденных убийц[414]. Это были нормальные люди, как мы с вами, – говорил мне Харари. – Если бы они не оказались в “Кесарии”, вы не нашли бы их работающими наемными убийцами в криминальном мире. Мои воины в “Кесарии” выполняли миссию ради государства. Они знали, что кто-то должен умереть, потому что он убивал евреев, так что они делали это по убеждению. Ни у одного из них не возникало сомнений в том, следует это осуществлять или нет; у них не было даже малейших колебаний».

Шеф «Моссада» также понимал, насколько важна для разведки поддержка Голды Меир[415]. Он знал, как работает ее мозг, поэтому всегда на встречи с ней брал с собой одного-двух оперативников из «Кидона». Один из них обязательно говорил о том, как важно для них, что их командующий, Голда Меир, была «человеком с высокими моральными ценностями, с правильными суждениями». Благодаря этому, продолжал оперативник, «исполнители не испытывают дискомфорта в своих действиях, даже если временами у кого-то и возникают вопросы».

Голда Меир светилась счастьем. «Я сидела лицом к лицу с ними, – говорила она после очередной встречи с воинами “Кесарии”, – полная восхищения их мужеством, самообладанием, исполнительностью и знаниями. Они находятся прямо в пасти у врага… Я не могла найти слова, чтобы выразить, как мы должны благодарить судьбу за то, что у нас есть такие люди»[416].

Несмотря на взаимное восхищение и общую убежденность в моральности осуществляемых акций, существовал ряд вопросов относительно мотивов «целевых» убийств после Мюнхена, а также касательно того, всегда ли выбирались адекватные цели.

«Что касается некоторых арабов, которых мы убили в тот период, мы не знали, почему их ликвидируем, и они тоже не знали, почему были убиты, – рассказывал один из офицеров “Кесарии”. – Цвайтер не имел никакого отношения к убийству спортсменов, за исключением, пожалуй, того, что их самолет пролетел над Римом по пути в Мюнхен»[417].

Один из руководителей «Моссада», который изучал досье на Цвайтера, через много лет признался, что «это была ужасная ошибка»[418]. Палестинцы долго настаивали на том, что Цвайтер был интеллектуалом-миротворцем, который ненавидел насилие[419]. (Правда, такие же заявления они делали в отношении практически всех, кто пал жертвами «Кидона» в тот период.)