Восстание

– Парочку раз на это намекал член Верховного Совета, ответственный за внутреннюю безопасность, – небрежно признался Тревейн.

Раздражение на лице Йошинаки сменилось улыбкой. Поднимаясь на борт «Нельсона» перед началом операции «Воссоединение», Тревейн что-то насвистывал, в то время как у большинства офицеров по вполне понятным причинам от волнения пересохло в горле. Йошинака не знал, что произошло между адмиралом и Мириам Ортегой, но был благодарен судьбе хотя бы за то, что хорошее настроение Тревейна перед самым началом лобовой атаки на укрепленный узел пространства помогло поднять боевой дух всего личного состава кораблей.

Электромобиль с гудением остановился, и Йошинака с Тревейном вошли в людную кают-компанию, наполненную гулом возбужденных голосов капитанов, заново переживавших все перипетии только что выигранной битвы. Мишенью всеобщих шуточек на этот раз стали капитаны мониторов, которых уже успели окрестить «ракообразными».

«Смирно!» – глубокий бас капитана Муджаби без труда перекрыл хор голосов, и все замолчали, следя за тем, как Тревейн с Иошинакой поднимаются на импровизированный помост, где их ожидал Сандоваль. С возвышения Тревейн посмотрел на множество лиц всех цветов кожи и очертаний, какие только встречаются на Земле. Кроме его самого и Йошинаки, в кают-компании не было высших офицеров. Тревейн специально не пригласил других адмиралов, чтобы его капитаны могли открыто и смело высказываться. Он заговорил низким баритоном, положив начало разговору:

– Вольно! Прошу садиться. Прежде всего примите мои поздравления. В ходе сражения вы сделали именно то, что я от вас ожидал. В данной ситуации не могу представить себе более высокой похвалы. В особенности, – сказал Тревейн, слегка повысив голос, – я благодарю капитанов мониторов, которые прекрасно проявили себя, сражаясь в крайне необычных условиях.

«Мне следовало бы лично поблагодарить каждого из них, – подумал Тревейн. – Лишь прекрасно подготовленные и самоотверженные экипажи могут проявить в бою быстроту реакции, продемонстрированную этими людьми».

– Я собрал на совещание командиров всех кораблей, потому что сегодня мы впервые столкнулись с противником в тех условиях, в которых нам с ним придется сражаться дальше, – продолжал он. – Я пригласил вас сюда, потому что хочу лично ответить на возникшие у вас вопросы и потому что мы с коммодором Йошинакой и командиром Сандовалем хотим ознакомиться с вашими впечатлениями и замечаниями. Прошу вас высказываться и задавать вопросы!

Поднялось несколько рук, и Тревейн указал на ту, которая, как ему показалось, появилась первой.

– Капитан Вальдек?

Капитан флагманского корабля Шона Ремке Сайрес Вальдек был похож на остальных представителей своей семьи: коренастый, с тяжелой нижней челюстью, красным лицом, большим носом и массивным подбородком, на фоне которых очень странно выглядел маленький ротик с поджатыми губами.

– Мне бы хотелось сделать одно замечание, господин адмирал. Если нам и дальше будут оказывать подобного рода сопротивление, можно считать, что мы уже победили. Прежде всего я имею в виду трусость командующего укреплениями мятежников. Он сдался, хотя у него была возможность нанести нашим кораблям повреждения или, по крайней мере, вынудить нас израсходовать больше тяжелых стратегических ракет для уничтожения его фортов. Полагаю, вывод вполне очевиден: раньше мятежники парили на крыльях первых успехов. Теперь эйфория прошла, и они стали тем, чем на самом деле являются, – швалью, рванью и ворьем!

Хотя Вальдек и постарался говорить о «мятежниках», а не о «жителях Дальних Миров», черное лицо Муджаби стало еще чернее, его глаза яростно засверкали, но от необходимости высказываться его спас чей-то голос.

– Ну конечно! Ведь на Новой Родине тоже живет шваль, рвань и ворье! – раздалось откуда-то из глубины кают-компании.

Вальдек залился краской, а его тяжелую челюсть свела судорога, когда при звуке этого голоса по кают-компании пробежал не то чтобы смешок, а скорее шумок, возникающий тогда, когда в одном помещении хихикает в кулак множество народа. Несколько мгновений казалось, что Вальдек вот-вот взорвется, но в последний момент он взял себя в руки.

Даже Тревейн растерялся. Реплика из зала встретила всеобщее одобрение. И самому Тревейну пришлось прятать усмешку, хотя происшедшее на Новой Родине не казалось ему ни капельки смешным.