Восстание

Мы верим в то, что единственный способ выжить – это рискнуть собственной безопасностью и дать добро на реализацию наземных проектов, уверенные в том, что жизнь на поверхности возможна. Но в то же время, другие следуют философии Генерала, который уверен, что нам необходимо оставаться под защитой бетонных стен и десятков метров земли как можно дольше, пусть даже ценой десяти тысяч жизней.

Правда в том, что мы понятия не имеем, где лежит эта правда. Мы не знаем, на чьей стороне большинство голосов, предпочитая верить, что на нашей. Нет такой статистики, никто ее вам не предоставит, а если и предоставит, знайте: она точна ровно настолько, насколько честен тот, кто ее собирал! Но честность посреди революции, когда тебе не дают право стоять в стороне и наблюдать, а заставляют выбрать сторону, невозможна. Объективность посреди революции невозможна. Беспристрастность посреди вымирающего мира невозможна.

Мы должны сделать выбор и точка.

И так уж сложилось, что выбор для Желявы сделают Падальщики просто потому, что мы сильнее.

Я избрала сторону и защищать ее буду неистово и до самого конца: моего или противника – неважно. Моя вера в мою правду крепка и беспощадна, моя вера ведет меня по кровавому пути, сделав слепой и глухой к мольбам о помощи раненных солдат, которым не повезло выбрать другую сторону, и они валяются сейчас на полу, медленно умирая за неправильно выбранную веру.

Вера – вторая безжалостная сука после судьбы. Она вновь и вновь сбрасывает тебя в бездонную пропасть, где судьба уже давно расставила свои штыки и точит каждый день, напевая любимую песню Антенны: Ops! I did it again! И снова, и снова ты летишь в невесомости во мгле и гадаешь, а куда я упаду на этот раз: на колья, на землю? Правда в том, что рано или поздно твой полет закончится кровью на остриях.

Слова Калеба «избегать жертв» я предпочла не слышать, уже тогда осознавая, что моя миссия не может руководствоваться данным принципом. Моя задача – заставить Крайслера визжать от отчаяния и страха все потерять, чтобы собрать как можно больше бойцов в Зоне Браво, чтобы на задницы Калеба, Фунчозы и Антенны этих бойцов пришлось меньше. Так что я сама прекрасно знаю, как окучивать свой огород, и об этом я заявила твердо и бескомпромиссно. Калеб это понял и не лез в мой план.

Сегодня я много грехов на душу возьму, потому что иначе запах крови, что витает сейчас в воздухе, пока мы пробираемся внутрь Зоны Браво, будет исходить из меня самой. Крайслер никого не пощадит, он даже собственных солдат на пушечное мясо пустит, и черта с два я позволю ему добраться до моих кишок. Иронично сложилось: самые милосердные отряды Падальщиков – те, кому важна чистота души и отрабатываемая карма – сегодня устроят кровавую резню и потеряют последнюю надежду на райские кущи.

Говорю ж, судьба – сука, а вера – ее сучная приспешница. За свой выбор я вознесу на их алтарь собственную душу.

Едва мы открыли тяжелые бронированные двери ворот, как нас атаковал целый цунами из пуль, выпущенных из-за баррикад внутри Зоны Браво. Бойцы уже ждали нас, услышав переполох снаружи. Но и у меня для них был сюрприз.

– Мясорубка Один, пошла! – крикнула я.

Помню папа с такой любовью рассказывал о том, как в детстве бабушка ему пельмени лепила: раскатает тесто тонко-тонко, рюмкой кругляшки вырежет, фарш с лучком внутрь положит и завернет в ровные полумесяцы, которые он с косынкой сравнивал, запах стоял изумительный! Но больше всего он, как инженер-прочнист, мясорубку восхвалял. Чугунная, монолитная, с такой даже на войну можно было против танков идти. Когда мясорубку доставали из шкафа, по одному лишь ее виду всем становилось ясно, что сейчас произойдет – прямо как смотреть на палача, затачивающего топор с утра.

Я же сидела и с ужасом представляла, как люди растили и убивали миллиарды коров, свиней, а что еще хуже – телят, козлят, ягнят, расчленяли их и части тел через чудовищные механизмы пропускали. Кровь сочилась сквозь отверстия, кишки хлюпали внутри чугунного равнодушного устройства, служившего лишь одной цели. Вот же гений человеческого извращения – пропускать гниющие трупы через измельчитель, заворачивать их в косыночки из теста и наслаждаться плотью мертвеца с лучком. Я уже росла во времена Вспышки и неукротимое детское воображение развивало рассказы папы дальше, учитывая обстановку, в которой я росла. Я представляла, как зараженные накидывались на людей, распарывали их животы своими мощными когтями, расчленяли их, а потом садились крутить их руки, ноги, пальцы, уши, глаза через мясорубку, чтобы не просто насытиться, а смаковать вкус человечины, завернутой в косынку из теста.

Я не делилась с папой своими фантазиями, мне не хотелось обижать его воспоминания, которые непонятным для меня образом были ему дороги. Он бы не понял, почему я вижу лишь чудовищ, когда он мне про мясорубку рассказывал, ведь мы росли в разные эпохи: он – во времена продовольственного перенасыщения, когда из еды создавали культ; я – во времена продовольственного дефицита, когда радовалась салату из одуванчиков.