Восстание. Документальный роман

Холод выходил из тела неохотно. От света мы отвыкли и, пока еще сохраняли способность произносить звуки, соответствующие речи, успели договориться, что, несмотря ни на что, поднимаемся на поверхность через неделю. Грот вновь погрузился в полудрему. В наклонных штольнях шелестела вода. Сквозь ее неумолчное журчание стали пробиваться голоса и даже плач. Плакал ребенок, кажется, мальчик. Кого-то о чем-то неразборчиво молил. Затем я услышал знакомый шепот: «Сережа, Сережа, и меня отпусти, и меня отпусти». Я закричал: «Марго?» — стал задыхаться, проснулся, попробовал встать, но мышцы не откликались, и я закрыл глаза. Через шум воды пробился полузабытый голос, бубнивший неразборчиво, точно чтец в церкви засыпал над часословом. «Странноприимцы мы. Приходил кто из единоверцев, бегунов, туда и селили его. Прятаться на болоте не от кого, а кто в городах из жиловых оставался, те, бывало, подземный ход копали на случай, коли придут раскольников арестовывать. Так и жили. Кузнец меж нас был, рудознатец, он соляную яму раскопал, и ели мы с тех пор с солью. Церковь-то вон на берегу, да мы не ходили туда никогда, священников у нас не было, всех-то пожгли еще при Петре. А что цари кончились, узнали, когда с колхоза зимой пришли. Тогда переписать всех хотели и пугали, что солдатов с ружьями пошлют, и тогда все, кто жил, да и отец-то с матерью моею и братьями, бежать решили и возвращаться по лету, а я, старший, остался за домом смотреть. Живешь тут, день и день, месяц и месяц, все проходит, как будто сны вишь. А во сне и свет тот же, и ты тот же — а все не так. Тот же, да не тот. Все как у нас, да не наше-то. Ты как кусочек, вишь, да не ты. Всех знашь, а они-то не они. Как в речке это: отражашся ты, а ведь не ты же».

Вновь лилась вода. Кто-то напевал нехитрую мелодию, и чуть позже к ней присоединялся хор. Сквозь весь этот гул доносился сердитый, выговаривающий кому-то голос. Прислушавшись, я узнал Воскобойника: «Конные, несколько тачанок, хромые, пешие, не мывшиеся, завшивевшие, с последней коркой в карманах — все собрались в лесу подсчитать, кто остался, и договориться, куда уходить. Решили два часа переспать и в полночь выступить, но проснулись от хлопков. Показалось, что сквозь кроны деревьев влетают черные птицы и бьются о землю. По лесу полз белесый дым. Ужас, мрак, удушье, дым резал горло. Многие ослепли и разбрелись в разные стороны, воя, а навстречу им опять пустили газ. Все, кому удалось сбежать, и так сходили с ума от темноты и грязи, от степей, через которые тащишься и, увидев вдали дома, ощерившиеся огнями, думаешь: кто там тебя ждет, что случится, убьешь ли сам, или выпрыгнет из стылых сеней тень с ножом. В селах же ненавидели всех — и нас, и красных. Мы видели эти глаза в окнах. Я понял: нас будут топить в крови. Никто ни о чем договариваться не станет, назад дороги нет».