Восстание против современного мира

Хотя нельзя быть уверенным в прямом родстве пеласгов и этрусков, [760] последний народ —которому Рим обязан многим, как считает немало авторов —демонстрирует черты теллурической и во многом лунно-жреческой цивилизации, которые трудно примирить с центральным мотивом и духом Рима. Верно, что этруски (впрочем, как и те же ассирийцы с халдеями) помимо теллурических сил плодородия и различных «матерей природы» почитали также уранический пантеон мужских божеств, во главе которого стоял Тиния. Тем не менее, эти божества —dii consentes —сильно отличались от олимпийских: они не обладали подлинным превосходством, будучи как бы тенями, подвластными безымянным оккультным силам, находящимся над всем и подчиняющим все и вся тем же законам высших скрытых богов—dii superiors et involuti. Так этрусский уранический культ посредством этого фаталистического и при этом натуралистического мотива, вместе с пеласгской концепцией Зевса, порожденного богом подземного царства и подчиняющегося ему, выдает дух Юга: как известно, ему свойственно подчинение всех существ, даже божественных, принципу, который, подобно земной утробе, сторонится света и чей закон властвует над всеми, получившими переменчивую жизнь. Так возвращается тень Исиды, предупреждавшей: «Никто не сможет отменить то, что я сделаю законом», [761] и тех эллинских богинь, творений Ночи и Эреба, которые воплощают судьбу и верховенство естественного закона. Тем временем демонический и чернокнижный аспект, игравший немаловажную роль в этрусском культе в формах, заражавших собой солярные мотивы и символы, [762] указывает на место, которое в этой цивилизации занимал доиндоевропейский элемент, причем в своих низших характеристиках.

В действительности у этрусков римских времен было немного героических и солнечных черт. Мир виделся им исключительно в угрюмых и мрачных тонах; помимо страха перед загробным миром, они были настолько одержимы чувством неизбежной судьбы и искупления, что предсказали гибель собственного народа. [763] Уже упомянутое объединение таких тем, как «эрос» и «смерть», было характерно для этрусков: они со сладострастным безумством отдавались ускользающей жизни, впадая в транс, в котором на поверхность выходили инфернальные силы, которые они чувствовали повсюду. [764] Главы этрусских кланов —жрецы-лукомоны —считали себя детьми Земли; хтоническому демону Тагесу[765] традиционно приписывалось учреждение «этрусской науки» —гаруспиции, науки гаруспиков. Данная наука, тексты которой переполняли изучающих ее «страхом и ужасом», в своем древнейшем аспекте принадлежит к тому же типу, что и фаталистическая лунная наука халдейского жречества, позднее перешедшая к хеттам; наука гаруспиков демонстрирует явные аналогии с халдейской даже чисто с технической точки зрения, касающейся некоторых процедур[766] .

Тот факт, что Рим частично ассимилировал подобные элементы в науку авгуров, являвшуюся привилегией патрициев, и позволил этрусским гаруспикам практиковать свою науку (сними даже советовались), демонстрирует не только то, что эти вещи, будучи интегрированы в контекст иной цивилизации, приобретают иной смысл, но и то, что в римском мире находилось место для компромиссов и противоположностей, которые часто оставались скрытыми, но нередко актуализировались и обнаруживали себя. Восстание против Тарквиниев на самом деле представляло собой восстание аристократического Рима против этрусского компонента, и изгнание этой династии ежегодно отмечалось в Риме праздником, напоминавшим тот, которым персы отмечали магофонию, то есть уничтожение мидийских жрецов, узурпировавших царскую власть после смерти Камбиза[767] .

Римляне всегда относились к гаруспикам с недоверием и опаской, как если бы те были оккультным противником Рима. Среди множества эпизодов характерен тот случай, когда гаруспики из-за ненависти к Риму потребовали закопать статую Горация Коклеса; однако после того, как статуя, напротив, была воздвигнута на самое возвышенное место, удача стала сопутствовать Риму: гаруспиков обвинили в предательстве и, после их признания, казнили.