Восстание против современного мира

Хотя рыцарство признавало «верность» также и церкви, многие элементы заставляют думать, что здесь идет речь о преданности, сходной с тем, что приписывалась разным идеалам и «женщине», которой рыцарь посвящал свою жизнь неиндивидуально, так как для рыцаря и его пути реально имело значение общее отношение героического подчинения как своего счастья, так и своей жизни, а не вопрос веры в теологическом смысле. Мы уже демонстрировали, что как рыцарство, так и крестовые походы, кроме их внешнего аспекта, обладали внутренним, эзотерическим измерением.

Мы также уже говорили, что у рыцарства были свои «мистерии», что оно признавало Храм, более чем определенно нетождественный римской церкви; также у рыцарства также существовала своя литература и циклы легенд, в которых вновь оживали древние дохристианские традиции. Среди этих вещей наиболее характерным было сказание о Граале из-за проявления в ней темы инициатической реинтеграции, целью которой было восстановить павшее королевство. [819] Тема Грааля выработала свой тайный язык, часто скрывавший враждебность к римской курии. Даже в великих исторических рыцарских орденах, которые характеризовались особой тенденцией к новому объединению типов воина и аскета, мы находим подземные течения, которые, когда бы они ни выходили на поверхность, навлекали законные подозрения и даже преследования этих орденов представителями господствующей религии. На самом деле рыцарство одушевлял импульс к «традиционной» реставрации в высшем смысле этого слова, с молчаливым или явным преодолением христианского религиозного духа (см., например, символический ритуал отвержения креста, практиковавшийся у храмовников). Идеальным центром всего этого была империя. Именно так возникли легенды, оживлявшие тему сухого древа, новое цветение которого связывалось с императором, который будет вести войну против духовенства —настолько, что иногда его считали Антихристом (см., например, Compendium thieologiae). [820] Таково было сумеречное, искаженное выражение восприятия духовности, непримиримой с христианской.

Когда победа Фридриха II казалась весьма возможной, популярные предсказания гласили: «Высокий ливанский кедр будет срублен. Будет только один Бог —монарх. Горе духовенству! Если он [кедр] падет, новый порядок будет уже рядом!» [821] .

В крестовых походах, в первый и последний раз в постримской Европе, идеал единства наций, представленный в мирное время империей, был достигнут на плане действия в чудесном порыве и как бы мистическом повторении великого доисторического движения с севера на юг и с запада на восток. Но мы уже говорили, что анализ глубоких сил, произведших и направивших крестовые походы, не укладывается в идеи, свойственные двумерной истории. В движении к Иерусалиму проявлялось тайное течение против папского Рима, бессознательно взлелеянное самим Римом; в этом течении рыцарство было воинством (militia), а героический гибеллинский идеал был живой силой. Это течение достигло апогея в императоре, который был заклеймен Григорием IX как тот, кто «угрожает заменить христианскую веру древними обрядами языческих народов, и который, сидя в Храме, узурпирует функцию священства» . [822]Готфрид Бульонский —наиболее значительный представитель рыцарства крестовых походов, которого называли «свет монархов» (lux monarchorum), что вновь открывает свойственное этой рыцарской аристократии единство аскетического и воинского элемента —был гибеллинским князем, взошедшим на трон Иерусалима только после принесения в Рим железа и крови —он убил фальшивого императора Рудольфа Рейнфельденского и изгнал папу из святого города. [823] Легенда также устанавливает смысловую связь между этим королем крестоносцев и мифическим Королем Лебедя (французский Гелиас, германский Лоэнгрин), [824] который в свою очередь воплощает имперские римские (его символическое генеалогическое происхождение от самого Цезаря), солнечные (этимологическая связь между Гелиасом, Гелиосом и Илией) и гиперборейские (лебедь, ведущий Лоэнгрина к «небесной обители», был также символическим животным Аполлона у гиперборейцев и повторяющейся темой в палеографических следах североарийского культа) символы. Корпус таких исторических и мифических элементов заставил Готфрида Бульонского в связи с крестовыми походами быть символом тайной силы, имевшей лишь внешнее и случайное проявление в политической борьбе германских императоров и в победе Оттона I.