Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан

— Нас погнали дальше в пустыню, — продолжал мой сосед. — Мы направлялись к маленькому форту невдалеке от расположения итальянских войск. Вокруг все было желтым. Земля. Небо. И мы. Офицеры ехали верхом. Мы шли пешком, и унтер-офицеры тоже. Офицеры нас презирали, потому что они ехали на лошадях, а мы шли пешком; унтер-офицеры ненавидели за то, что шли пешком так же, как и мы. Не знаю, сколько дней мы шли по пустыне. Мне казалось, что сорок лет, как в Библии.

Нам оставалась еще неделя пути до места назначения, мы должны были сменить там гарнизон. И вдруг нас атаковали итальянские самолеты. Нас было два полка, затерянных буквально между небом и землей. Самолеты пикировали на нас. Мы были отличной мишенью, не хуже, чем военный корабль в море. Мы зарывались в песок, а во время передышек между атаками шли дальше. В небе все снова и снова появлялись стаи этих смертоносных птиц. Наши ребята стали впадать в отчаяние. Они кидались на песок и отказывались вставать. Они хотели умереть. Запасы воды кончались…

Простите меня, пожалуйста, за этот рассказ, наверно, вы и сами бывали в таких походах. Я ведь хотел только ответить на ваш вопрос насчет моих побрякушек. До этого времени мне не представлялось случая быть храбрым. Втаскивать на скалу каменные глыбы, валяться в заблеванном пароходном трюме, который не мыли сто лет, дрыхнуть в каше из раздавленных клопов, прыгать с полной выкладкой со стены в четыре метра высотой в ров, заваленный камнями, рискуя разбиться или — в случае отказа — быть поставленным к стенке, — все это не доказательства храбрости. Если все это о чем-то говорит, то разве что о выносливости. Но тогда в пустыне — клянусь вам, я даже не заметил, как это случилось, — я стал храбрым. Я начал подбадривать своих товарищей, особенно тех, кто помоложе. Я внушал им, что у людей есть такой закон — правда, к проклятому Иностранному легиону он отношения не имеет, — есть закон вести себя достойно до самой смерти. При этом я уверял ребят, что мы раздобудем воду и в конце концов доберемся до места. И некоторые верили мне хоть несколько минут. Они поднимались с песка и плелись дальше. А я все твердил и твердил им, что ведь я тоже иду вместе с ними и тоже переношу все эти муки. Словно их могло утешить то, что и я случайно оказался вместе с ними. Наш капитан стал ко мне иногда обращаться, спрашивать, сколько, по моему мнению, может все это еще продолжаться, что нас ждет впереди, как и когда разделить последние капли воды. А самолеты появлялись все с меньшими интервалами. Они пикировали и расстреливали нас из пулеметов. И многие из ребят, которым я только что торжественно клялся, что мы скоро придем, падали, изрешеченные пулями. Иногда я брал вещевой мешок у тех, кто был уже не в силах его тащить. Клянусь вам, мне и в голову не приходило, что все это имеет какое-либо отношение к храбрости. Позже я узнал, что только наш отряд добрался до места назначения со сравнительно небольшими потерями, и капитан уверял, что этому во многом содействовал я. В форте меня наградили орденом «Нации». Караул стоял по стойке «смирно», мне нацепили орден на грудь. Капитан поцеловал меня перед строем. Я сам удивлялся тому, что меня все это радовало. И что еще удивительнее — все стали вдруг относиться ко мне с уважением. Клянусь вам, мне было совершенно не важно, что это произошло именно со мной, важно было другое — появилось нечто, что вызывало уважение. Хоть к чему-то уважение. То, что все эти почести относились лично ко мне, было в той же мере не важно, как и то, каким именно орденом меня наградили, какой нации он принадлежал… Но вот что в этой истории самое удивительное: я всех их полюбил. Я их, а они меня. Я всей душой привязался к ним, к этим заурядным, жестоким, подчас гнусным парням. Ко всем этим подлым и злобным свиньям. Понимаете, всей душой. Я к ним, а они ко мне. Ни с кем мне никогда не было так трудно расстаться, как с ними.

— Как вам удалось вырваться оттуда? — спросил я.

— По ранению. Теперь меня демобилизуют. Тогда я смогу спрятать в чемодан мундир, а с ним и все эти ордена. Мой отец уже успел умереть. Перед смертью он заказал у какой-то фирмы большую партию перчаток. У меня две незамужние сестры, они уже в годах. Без меня им не открыть магазина перчаток. Мне нужно как можно скорее попасть к ним.

Уходя, мы прошли мимо столика Мари, но она не заметила меня.

— Эта женщина, — сказал я, — ждет человека, который никогда не вернется.

— А я вот вернулся, — грустно сказал мой сосед, — но никто меня не ждет. Только две старые сестры. Мне не везет в любви, а что касается вашей Надин, вы же не можете всерьез полагать, что она достанется мне.

V