Восстание теней [Восхождение тени]

Ясаммез присоединилась к их кругу. Аези'уа села рядом. Никто не произнёс ни слова. Не было нужды. В краю сна, в далёких пределах, где странствовать могли только боги да владеющие тайным знанием, леди Дикобраз почувствовала, как принимает знакомую форму. Она носила её, когда сама путешествовала вне тела — как в мире яви, так и здесь. В мире живых эта форма была лишь лёгкой тенью, но в этом пространстве — чем-то более осязаемым: яростным сплетением когтей и зубов, блестящих глаз и шелковистого меха.

Отшельники, которым её присутствие придало храбрости, устремились за ней бестелесной толпой, как рой светлячков. Огнецвет не горел в них, в отличие от неё самой; без защиты им было не пройти дальше. Но Аези'уа говорила правду — присутствие бога ощущалось слабее, чем когда-либо, едва ли различимее топотка мыши в молодой траве. Хуже того — она чувствовала, что другие тоже здесь: не прочие потерянные боги, но сущности поменьше, канувшие вместе со своими владыками, когда её отец запер их в Межмирье. Эта жадная мелюзга почуяла, как меняется ветер, дующий в землях сна, и приготовилась встретить время, когда, возможно, у них появится шанс возвратиться в мир, забывший, как им противостоять. Даже сейчас уже одна из них сидела посреди тропы, поджидая идущих.

Отшельники в страхе порскнули в разные стороны, заметались вокруг, но леди Дикобраз устремилась вперёд, и не остановилась, пока не встретилась с тварью нос к носу. Та была древна, Ясаммез понимала это по её движению и постоянной метаморфозе тела, слишком чуждого для женщины-квара, настолько, что глаза её и мысли не могли найти встреченному существу места в мировом порядке.

— Ты ушла далеко от дома, дитя, — сказала тварь одному из старейших созданий, всё ещё живущих на земле. — Что ты ищешь?

— Ты знаешь, что я ищу, старая паучиха, — ответила Ясаммез. — И ты знаешь, что время моё на исходе. Прочь с дороги!

— А ты груба, соседушка, — захихикала мерзавка.

— Мы не соседи.

— О да, но скоро можем и стать. Он издыхает, ты знаешь. И когда его не станет, кто удержит здесь меня и мой род?

— Молчи. Я не желаю слышать больше ни одного твоего ядовитого слова. Дай мне пройти, или я уничтожу тебя.

Существо пошло рябью, запузырилось и вновь уселось на тропу.

— У тебя не хватит силы. Только древняя мощь способна на такое.

— Возможно. Но если я и не смогу прикончить тебя, то нанести тяжкие раны сумею уж наверняка, и когда время придёт, ты не сможешь пересечь границу.

Тварь уставилась на Ясаммез — во всяком случае, по ощущениям, ведь настоящих глаз у неё не было. В конце концов она сползла с тропы.

— Сегодня я не стану тягаться с тобой, девочка. Но день близится. Искусник сгинет. Кто защитит тебя тогда?

— Я могла бы спросить тебя о том же, — но она потеряла уже достаточно времени.

Леди Дикобраз прошла мимо, и отшельники потянулись за ней шлейфом крохотных огоньков.

Ясаммез вихрем мчалась по землям, где ветер рыдал голосами потерянных детей, по местам, где небо само казалось криво прилепленным к лежащей под ним тверди, пока наконец не оказалась у подножия холма, где стояла дверь — одинокий прямоугольник, напоминающий поставленную на торец книгу, венчающий травяную голову. Она взобралась по склону и села перед ней, обернув конец хвоста своего внереального тела вокруг лап и прижав уши. Отшельники нерешительно мельтешили рядом.

— Его уже не слышно с этой стороны двери, госпожа, — подсказали они услужливо.

— Да. Но он не умер. Будь так, я бы знала.

Она позвала, но ответа не получила. В наступившей тишине Ясаммез чуяла ветер, скользящий по стылым, лишённым воздуха пространствам за дверью.

— Помогите мне, — обратилась она к тем, кто следовал за ней. — Поддержите мой голос своими.

И они провели там долгое время, посылая песнь в бесконечность. И наконец, когда почти истощилось даже нечеловеческое терпение Ясаммез, краем сознания она ухватила неясное дуновение, легчайший, тишайший шепоток, словно исчезающий вздох Цветочной Девы в ручье.

— Здессссь…

— Ты ли это, Искусник? Ты всё ещё… ты?

— Я… но я… становлюсь ничем…

Она хотела сказать что-нибудь утешительное, и даже отрицать его слова, но не в её сути было пытаться прогнуть под себя реальность и объявить правду ложью.

— Да. Ты умираешь.

— Этого… я ждал долго. Но те, кто ждал почти… столь же долго… готовятся. Они пройдут… сквозь…

— Мы, твои дети, не допустим этого.

— Вы не… властны, — голос ослаб, стал меньше и тише дождевой капли, поцеловавшей вершину дальнего холма. — Они ждали слишком долго, спящие… и неспящие…

— Поведай, кого стоит нам опасаться. Поведай, и я сражусь с ними!

— Это неверный путь, дочь моя… ты не можешь одолеть силу… так…

— Кто это? Скажи мне!

— Не могу. Я… связан… Всё, что я есть… то, что держит дверь закрытой, — и женщина услышала в голосе беспредельную усталость, жажду смерти, которая принесёт наконец избавление от страданий. — Так что я связан клятвой… и должен хранить тайну…

Голос умолк — и сначала Ясаммез подумала, что навсегда. А затем до неё долетели слова, пощекотав кожу, как пёрышко, принесённое ночным ветром.