Восстание теней [Восхождение тени]

— Конечно, старый друг! Пойдёмте ко мне в каюту. Мой раб приготовит вам отличного горячего чаю.

Каюта священника была просторнее его собственной, но в ней не было окон. Тщательный расчёт положения человека при дворе десятилетиями оставался для Вэша жизненно важным, так что министр не мог сразу же не задаться вопросом, что бы это значило — и пришёл к утешительному выводу: его собственный статус нисколько не упал несмотря на то, что Пангиссир проводил с автарком много времени в последние полгода.

Зато здесь имелась дымовая труба — приятное обстоятельство, поскольку оно означало, что в каюте можно разместить небольшую печку. Прислужник начал готовить чай, а Вэш пока опустился на скамью, сознательно избегая обычной игры в вежливость, когда двое условно равных по положению пытаются вперёд усадить друг друга — он желал видеть священника Нушаша в благодушном настроении, поскольку надеялся на откровенность — или что-то к ней близкое.

— Итак, — произнёс Пангиссир, когда пиалы с чаем оказались у них в руках, — чем я могу быть вам полезен, дорогой мой старый друг Вэш?

Вэш улыбнулся в ответ, вспоминая, как много раз представлял в красках, что привозит из провинции одного из родственников — и тот втыкает нож Пангиссиру в глаз. Но жизнь при дворе такова, что в любой миг можно нежданно обзавестись как другом, так и врагом. И как раз сейчас министр обнаружил, что думает о жреце почти с нежностью: Пангиссир, может, и своекорыстная собака, но он один из “старой гвардии”, а их осталось в живых немного, особенно после той резни, что сопровождала приход Сулеписа к власти.

— Речь, конечно, о Сиятельнейшем, — вслух сказал он. — Денно и нощно пекусь я о том, как бы получше услужить ему.

Жрец глубокомысленно кивнул.

— Как и все мы, да хранит Повелитель Огня его вечно. Но чем я могу вам помочь?

— Вашей мудростью, — Вэш отхлебнул чая, намеренно растягивая паузу. — И вашим доверием. Потому как я вовсе не хочу, чтобы вы думали, будто я желаю вторгнуться в пределы того, что, безусловно, является вашей и только вашей вотчиной.

— Продолжайте.

— Я подразумеваю ваши взаимоотношения с Сиятельнейшим и то, что вы наставляете его в вопросах служения божественной воле. Я не желаю вмешиваться в столь значимое водительство, и, конечно же, мне не дано постичь до конца и пути бога живого на земле, не говоря уж о бессмертных небесных богах.

Пангиссир почти развеселился:

— Похвально, похвально. И для какой же цели вам требуется моя… мудрость?

— Я буду честен с вами, старый друг. Вот как я докажу вам свою преданность и доверие. Оба мы с вами знаем, что при дворе много таких людей, которые готовы искать и использовать в своих целях любой признак слабости или недоверия к другому министру — донести на него, например, или попросту шантажировать.

— Ох уж эти молодые сановники, — серьёзно кивнул Пангиссир. — Ничего не знают о верности и усердном труде.

— Истинно так. Но вам, посвятившему годы праведному служению, я доверяю распознать разницу между сомнениями в мудрости автарка и простой — и совершенно понятной — заботой о его благополучии.

Пангиссир забавлялся происходящим.

— Вы заинтриговали меня, Вэш. Но в верноподданническом усердии ваша мысль уже простирается куда дальше, чем у любого из нас.

Вэш предупреждающе взмахнул рукой, не желая вступать в состязание в искусстве лести, которое ксисские придворные могли продолжать часами.

— Я жажду лишь процветания Ксиса и исполнения воли богов, особенно могучего Нушаша, кто есть царь над всеми небесами так же, как автарк — повелитель всей земли. И здесь мы подходим к моему вопросу, — он вновь прервался на глоток чая, и впервые почувствовал всю серьёзность задуманного — риск, которому он в действительности подвергал себя. — Куда мы плывём, добрый Пангиссир? Что собирается делать автарк? Почему мы взяли с собой так мало солдат, когда так сильно удалились от нашей могучей армии и направляемся в эту чуждую нам северную страну?

Теперь, когда сомнения были облечены в слова и сказанного было не вернуть, он качнул чашку, заставив чай всколыхнуться маленьким водоворотом, и смотрел, как листья, кружась, складываются в узоры, такие же сложные и прекрасные, как стихи, выведенные изящным почерком. На миг министру представилась совершенно другая жизнь, в которой он отвернулся от власти и богатства и вместо этого проводил дни, намечая чернильными линиями границы меж суетным миром и вечностью, переписывая слова великих поэтов и мыслителей с одной лишь целью — сделать их настолько красивыми, будоражащими душу, настолько истинными, насколько это вообще возможно.

“Но тот Вэш, от которого отреклись бы родители, сейчас бы голодал, — подумал министр, — так что ничего такого мне бы и в голову не пришло”. Тут он осознал, что даже в сей решающий момент ум его занимают посторонние мысли — и удивился этому: “А я действительно старею”.

— Ах да, наше путешествие на север, — первосвященник нахмурился: не в ярости или негодовании, но как человек, которому подбросили интересную задачку. — А что сказал вам Сиятельнейший?