– Да-а, дела. – Явно озабоченным тоном Бессмертнов прервал молчание, воцарившееся в трубке. – И это все?
– Есть вроде еще какое-то письмо лично к вам, но мы им не располагаем, – виноватым голосом объяснил Листов.
– Наверное, тоже у той тетки. Так что активизируйте работу по изъятию оригиналов.
– Все понятно, Андрей Андреевич. Все будет исполнено.
Закончив разговор с Москвой, Бессмертнов подозвал Хитрова:
– Иван, прикажи немедленно полным ходом идти к берегу!
– Что случилось, Андрей, ты скажешь, наконец? – Макарыч был весьма обеспокоен, ибо природная интуиция подсказывала, что произошло нечто неуловимо важное.
– Лида сбежала из Швейцарии в Израиль и там подалась в монашенки, – коротко бросил президент Фонда. Пряча глаза, он добавил: – Убежала от ненавистной ей жизни…
– Тоже мне, беда. Да на тебе лица нет… – подала, наконец, голосок Елена Прекрасная.
«Молчи, дура», – чуть не слетело с языка Бессмертнова.
Он еще с детства приучил себя в минуты тяжелых переживаний прятать глаза, дабы никто не мог прочитать по ним, что творится в душе. А сейчас в ней царил такой кавардак чувств и эмоций, что самому разобраться было невозможно.
– Елена, отправляйся в каюту и отдохни немного! А я тут с Макарычем потолкую.
Женщина обиженно удалилась.
– Ладно, Андрей, будет тебе наперед волноваться, – сказал Макарыч, когда мужчины остались вдвоем. – Догадываюсь, что тебя волнует. Так что давай, командуй! Одного, правда, не пойму. Лидочка?! Сама сбежала из клиники в Иерусалим?! Никогда бы не поверил. Да она в вашем новом доме долго путалась в комнатах…
– То-то и оно, Иван, я сам ничего не пойму. Каким это образом Лида могла оказаться вдруг в Иерусалиме? И вот что еще любопытно, почему нам о побеге ничего не сообщил ее лечащий профессор?
– Да-а, вопросов много. Но, думаю, их гораздо больше, – нервно постукивая костяшками пальцев по столу – думая о чем-то своем, – ответил Хитров.
– Что означает «гораздо больше»?
– А то и означает, что, возможно, Лидочку похитили и насильно поместили в женский монастырь в Иерусалиме.
– С какой целью? С какой? И опять-таки почему профессор Бергер не поднял тревогу?
– И его вполне могли припугнуть…
– Но кому и зачем понадобилась несчастная Лида?
– А затем! – воинственно, как бывает, когда мальчишки в азарте ввязываются в спор, завизжал Макарыч. – Ты, видно, забыл, Андреич, о том, что я тебе намекал совсем недавно в Сочи. Помнишь, когда отравили лабрадора… украли «Майбах»…
Откуда-то издалека, словно это происходило не с ним, Бессмертнов вспомнил всю цепочку странных, если не сказать больше, минувших событий. «Все-таки память – штука весьма самостоятельная, вреднючая, – неожиданно подумал он. – Если не захочет что-то поминать, так ни за что не позволит это сделать». Так и сейчас, она упорно не позволяла поминать о заговоре, про который все твердил Макарыч. Мол, тогдашние обидные пакости – дело рук неких мерзавцев, возжелавших насолить национальному лидеру самым гадким способом – через семью.
А что ему прикажете делать?! Поверить? Какой еще заговор мог иметь место, если он всенародный любимец?!
– Слушай, Иван Макарыч! Чем закончилась история с пальбой по нашей собаке? Что-то выяснили? Напомни, а то, признаться, подзабыл.
– Так я и не докладывал. Вижу, что, окромя твоей Елены Прекрасной, тебя ничего не интересует, ну и промолчал.
– Нет, Макарыч, все же ты неисправим, – разозлился Бессмертнов, – как был в Дрездене пень-пнем, таким и остался. Никакой тебе тонкости, чуткости. Неужели не понимаешь, что есть такие минуты, когда ни о чем не хочется слышать. Тем более когда речь идет о каком-то заговоре… Теперь доложи.
– С превеликим удовольствием. Точнее, совсем без удовольствия, – ухмыльнулся начальник охраны, чувствуя при этом чуть ли не личную победу. – Слушай. По всем трем эпизодам, судя по описаниям случайных очевидцев, получается, орудует один и тот же человек. Высокий, поджарый, красив лицом, умеет находить общий язык, перевоплощаться в совершенно разных персонажей…
– Ты мне еще «объективку» на него распиши. Что конкретно? Какие мотивы?