Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)

— Кроме того, — подхватил Монат, как будто боялся паузой подчеркнуть значение слов Спрюса, — вы хотите, очевидно, изучить все народы и все эпохи прошлой земной цивилизации. Наверное, вы желаете сохранить все человеческие языки, нравы, обычаи, философию различных народов. Чтобы сделать это, вам нужны агенты, замаскированные под воскрешенных, которые обитают в речной долине и наблюдают, изучают, записывают... Как долго продлится этот процесс? Тысячу лет? Две? Три? Миллион? Что будет с нами потом? Мы останемся здесь навсегда? Навечно?

— Вы будете находиться тут столько времени, сколько необходимо для излечения, — крикнул Спрюс. — И только затем... — он резко остановился, сверкнул глазами и заявил: — Даже самые стойкие из нас деградируют после длительного контакта с вами... Потом нас самих надо лечить... Я чувствую себя покрытым грязью...

— Дайте ему попробовать огня,—сказал Таргоф.— Мы вытянем из него всю правду.

— Нет, нет, не надейтесь! — снова закричал Спрюс. — Мне следовало давно поступить так... Но кто знает, возможно, что...

Он упал на землю; синевато-серый трупный оттенок начал разливаться по его коже. Доктор Штейнберг, один из членов совета, склонился на телом Спрюса, но всем было уже ясно, что он мертв.

— Лучше убрать его отсюда, доктор, — сказал Таргоф. — Сделайте вскрытие. Мы будем ждать вашего заключения.

— Какого заключения можете вы ожидать? — грустно усмехнулся врач. — У меня нет нужных химических препаратов, микроскопа... только кремневые ножи. Но я сделаю все, что смогу.

Тело унесли. Бартон сказал:

— Я рад, что он не смог раскрыть нашу игру. Если бы он держал рот закрытым, победа была бы на его стороне.

— Значит, на самом деле вы не собирались пытать его? — воскликнул Фригейт. — Я надеялся, что вы просто блефуете. Но если бы вы действительно сделали это, я ушел бы от вас... и никогда больше вас не увидел...

— Конечно, применение пыток исключалось, — заметил Руах. — Спрюс был совершенно прав — мы бы тогда ничем не отличались от Геринга. Но мы могли использовать другие методы. Например, гипноз. Бартон, Монат и доктор Штейнберг разбираются в этом.

— Меня беспокоит, что мы не можем быть уверены в правдивости его информации, — сказал задумчиво Таргоф. — В действительности, он мог солгать нам. Монат делал некие предположения, и, если они были неверны, Спрюс предпочитал соглашаться с ними, чтобы ввести нас в заблуждение. Повторяю, мы не можем быть ни в чем уверены.

Бесспорно лишь одно: их шансы выявления другого агента с отсутствующими на лбу символами, по-видимому, близки к нулю. Теперь, когда раса Икс, повелевающая речным миром, знает о странной особенности зрения Казза, она может принять надлежащие меры.

Штейнберг вернулся через три часа.

— Его тело ничем не отличается от любого другого представителя вида Гомо Сапиенс, — заявил доктор. — Кроме вот этого маленького устройства.

Он раскрыл ладонь, на которой лежал черный блестящий шарик размером со спичечную головку.

— Я обнаружил его в поверхностных тканях лобной доли мозга. Прибор был подсоединен к нервным окончаниям такими тонкими проволочками, что я мог разглядеть их только под некоторым углом, когда они отражали свет. Я полагаю, что Спрюс покончил с собой с помощью этого устройства, просто подумав о смерти... Каким-то образом этот маленький шарик выполняет мысленную команду. Возможно, он выделяет мгновенно действующий яд, который я не могу распознать без необходмых для анализа химикалий и инструментов.

С этими словами доктор закончил свой доклад и положил шарик на стол перед советниками.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Тридцатью днями позже Бартон, Фригейт, Руах и Казз возвращались из путешествия вверх по Реке. Наступил рассвет. Холодный густой туман, окутывавший Реку в последние ночные часы и простиравшийся на шесть-семь футов над поверхностью воды, клубился вокруг них. В любом направлении видимость не превышала расстояния доброго прыжка, который может сделать молодой сильный мужчина. Но Бартон, стоявший на носу бамбукового одномачтового суденышка, знал, что они приближаются к западному берегу. Они только свернули, покидая середину Реки; Бартон чувствовал, как замедлилось течение, когда лодка вошла в сравнительно неглубокие воды у побережья.

Если его расчеты верны, они должны быть поблизости от развалин «дворца» Геринга. С минуты на минуту он мог заметить плотную полоску темноты, выплывающую из чуть более светлых вод — берег, который он называл теперь домом. Дом для Бартона был местом, откуда он отправлялся дальше, где он отдыхал, временным укрытием, в котором он писал книгу о своей последней экспедиции, берлогой, где он зализывал раны, наблюдательной башней, с которой он высматривал новые земли, подлежащие изучению.