Восставшая Луна

– Оставь кресло, мать твою! – Дакота хватает Ариэль за лацканы и швыряет в шлюз. Поворачивается, кидает кресло в атакующих, которые как раз появляются из двери тамбура, и ныряет в люк. Шлюз захлопывается, шипят насосы. Вместо зеленых огней загораются красные. Ариэль с трудом садится прямо на сиденье, что опоясывает модуль, и от внезапного рывка тотчас падает на бок. Вслед за серией толчков включается двигатель. Они убегают.

– Я реквизировала старый ровер с нашей металлургической исследовательской станции в Борозде Владимира, – объясняет Дакота. – Он чертовски долго сюда добирался. Чуть не попались.

– Ты могла мне что-нибудь сломать, – огрызается Ариэль. – И мое кресло…

– На хрен кресло! – кричит Дакота. – Мы сделаем тебе ноги. Мы же университет, черт подери, нам ничего не стоит соорудить гребаные ноги, руки и толстую кишку в придачу. Понятно?

В тишине герметичного модуля, такого маленького, что две женщины в нем точно два зернышка в стручке кардамона, Ариэль призывает Бейжафлор. Она далеко от сети, в зеркальном лабиринте Хэдли, но фамильяр связывается с ИИ ровера и демонстрирует ей мир за пределами лишенного окон пузыря. Куда бы она ни посмотрела, вокруг вздымаются зеркала. Теперь, среди опор, она понимает смысл земного слова «лес», но ее переполняет не страх замкнутого пространства, а ужасная агорафобия. Она зародыш в утробе, посреди свирепого вакуума, света, радиации, машинерии. Ровер прокладывает путь к спасению через лабиринт зеркал, подальше от маглев-путей и других отрядов джакару: он движется курсом северо-запад – тень – север. Низко на горизонте горит ослепительная звезда Хэдли.

– Прямо из-под носа у Дункана, – говорит Ариэль. – Он вычеркнет тебя из своего списка подарков в честь праздника лунного пирога.

– Да что вы, Корта, вечно цепляетесь к моей лояльности? – возмущается Дакота.

– Маккензи убили моих братьев, – без обиняков говорит Ариэль. – Маккензи отняли у меня ноги. – Она вжимается в обивку сиденья. – Куда ты меня везешь?

– Кратер Рождественский. Часов двадцать. Много времени, чтобы поупражняться в искусстве вести беседу. Или, если тебе не нравятся разговоры, – ты играешь в вари [19]?

– Передай мне подгузник, – говорит Ариэль Корта. Дакота Каур Маккензи отцепляет устройство от блока регенерации и отворачивается, пока Ариэль задирает юбку, чтобы его надеть. Воздух густой и влажный, пахнет аммиаком. Тихо шумит престарелая система фильтрации.

«В ровере нет места для гордости», – сказала Дакота Маккензи, в первый раз передавая Ариэль эту штуку, чтобы та смогла помочиться.

«В моем положении быстро понимаешь, что для нее вообще нигде места нет», – парировала Ариэль.

Это было девятнадцать часов назад.

На протяжении первого часа они играли в вари, но Ариэль не увлеклась игрой, быстро потеряла интерес и попыталась мухлевать.

«А в чем смысл игры, если этого не делать?»

Второй час ушел на еду. Они растягивали каждый глоток и расхваливали пищу, как могли. Третий час пришлось посвятить выделительным процессам. На четвертый час они немного поговорили и погрузились в сон, нарушаемый лишь покачиванием ровера, который пробирался по усеянному камнями дну Моря Дождей. Еда, выделение, сон. Разговоры. Еда, выделение, сон. Разговоры. Ровер преодолел полюс и начал осторожно спускаться по северному краю Рождественского.

Еда, выделение, сон. Разговоры. Последнее лучше всего.

– Почему юриспруденция? – спрашивает Дакота.

– Каждый ребенок в семействе Корта проходит один ритуал, – говорит Ариэль. – Он случается во время темной Земли. Исключительно во время темной Земли. Ты выходишь на поверхность. Сам по себе, но не одинок. Есть голос. Он говорит: «Ступай за пределы света, дитя. Оставь позади страховочные тросы и запасы воздуха. Не бойся, я с тобой». Ты идешь, пока голос не прикажет остановиться. Потом он продолжает: «Посмотри вверх и скажи мне, что ты видишь». И ты говоришь: «Я вижу небо, звезды и Землю, погруженную во тьму». Голос продолжает: «Взгляни снова и скажи мне, что ты видишь». Правильный ответ, ответ Корты, звучит так: «Я вижу огни. Я вижу мириады огней на темной Земле». И тогда голос отвечает: «Мы зажигаем эти огни».

Я поднялась на поверхность в десять лет, в маленьком жестком скафандре с наклейками в виде котят и дракончиков. И голос сказал мне: «Иди вперед». Я шла, пинала пыль, прислушивалась к собственному дыханию. «Скажи мне, что ты видишь», – велел голос. Я ответила: «Ничего не вижу». Голос: «Взгляни снова и скажи, что ты видишь». Ну, я и сказала: «Вижу мертвые камни и серый реголит, вижу горящий свет, вакуум и пустоту. Вижу тишину и скуку. Вижу ничто».

Неправильный ответ. Не ответ Корта. Лукас до сих пор убежден, что я предала семью ради гламура и денег. Захотела быть обласканной обществом. Нет: я увидела в точности то же, что и он сам. Он увидел огни, я – мертвый камень. Он увидел целый мир, где можно играть, строить, творить и ломать. А я не заметила ни разговоров, ни остроумия, ни драмы. Ни людей. Как в твоей игре: скажи, что в ней веселого?