Восставшая Луна

Она сердится не из-за их неуместной заботы, а потому, что рукоятки слишком сильно напоминают квартирку в Байрру-Алту: три комнаты, высеченные в скале и герметизированные задешево. Они напоминают о «канатной дороге» из петель и тросов, натянутой под потолком ради Ариэль; о том, как та поднималась со своего места и на руках перемещалась из комнаты в комнату. Об Ариэль, одетой и накрашенной выше талии, где ее могли увидеть клиенты через камеру, и в заемных леггинсах или затасканных штанах – где не могли. О том, как они вдвоем оказались в ловушке, две изгнанницы под крышей мира, где только и оставалось, что ныть, ссориться и нуждаться друг в друге. Восемнадцать месяцев существования на гроши. Только глупый оптимист или человек, охваченный безнадежной ностальгией, назвал бы то время счастливым. Но цвета блистали, вкусы ощущались в полную меру, а запахи благоухали – ничего такого в этом доме она не испытывает. Здесь сыро, холодно, тускло, сумеречно. Все кажется приглушенным.

За ночь, как в сказке, рукоятки исчезают.

У костылей сучий норов. Вес, сила, чувство равновесия – все может обмануть Марину. Ноги у нее слишком слабые, а верхняя часть тела – чересчур сильная. Она слишком лунница. Ковыляет через холл, комнату и крыльцо, как вспотевшая и матерящаяся белка в колесе.

На третий день она мажется солнцезащитным кремом, надевает шляпу и очки и устраивает себе приключение: отправляется через двор к качелям. Добирается до верхней ступени крыльца, неуверенно переставляет костыли, теряет равновесие и падает.

Доктор Накамура сканирует ее в шезлонге на крыльце, пока Кесси варит кофе.

– Кости целы, – говорит она. – Используй ходунки.

– Это для стариков, – возражает Марина. – Я не старуха.

– У тебя кости как у девяностолетней.

– Зато сердце и либидо – как у девятнадцатилетней.

Оушен хихикает и убегает, смущенная речами тети.

– Присядь, пожалуйста, – говорит доктор Накамура, когда Кесси подает кофе.

– По тону сразу видно – доктор хочет серьезно поговорить, – шутит Кесси, но закрывает обе двери, ведущие на веранду, и садится.

– Уивир что-нибудь рассказывала? – спрашивает Накамура.

Кесси наливает кофе. Каждая чашка – по-прежнему электрический заряд счастья для Марины. Она вдыхает аромат. Какая жалость, что на вкус напиток совсем другой.

– О чем? – спрашивает Кесси.

– О школе. – Дочь доктора Накамуры, Роми, и Уивир учатся в одном классе.

– Нет. Ничего.

– Роми говорит, очень много других детей достают Уивир. Обзываются, нападают группами, избегают ее.

Марина берет Кесси за руку.

– Это касается и тебя, Марина, – говорит доктор Накамура. – Они твердят ей: дескать, твоя тетя Марина – ведьма, шпионка. Террористка с Луны. Она взорвет торговый центр, подсыплет яд в воду, направит метеор на школу, чтобы он ее уничтожил. Они говорят Роми, чтобы та не дружила с Уивир, потому что Уивир шпионит для тебя.

– Уивир перестала приводить Роми к нам, – говорит Кесси. – И не рассказывает мне, чем занимается в школе. Она не говорила мне про слухи.

– Дрянные девчонки… – говорит Марина.

– Дело не только в этом, – продолжает доктор Накамура. – Мои клиенты, из самых старых – Фюрстенберги, – спросили, продолжаю ли я работать с Кальцаге. Я сказала – ну, конечно, миссис Кальцаге важная пациентка. Они сказали: о нет, речь не о ней – речь о другой, которая побывала на Луне.

– А они тут при чем? – спрашивает Марина.

– В чем бы ни была загвоздка, они перешли в клинику «Оушенсайд». Все три поколения клиентов.

– Даже не знаю, что сказать.

Никто не заметил, как Оушен вернулась, тихо открыла дверь и прижалась к косяку – наполовину внутри, наполовину снаружи дома.

– А мои ленты в соцсетях? – говорит она. – Последние две недели просто нашествие хейтеров. Люди, которых я даже не знаю, какие-то горожане. Всем есть дело до того, что моя тетя вернулась с Луны, все хотят что-то по этому поводу сказать.

– И что они говорят, Оушен? – спрашивает Марина.

– В лучшем случае – что тебя надо отправить в тюрьму. Потом начинается ерунда про шпионку и террористку… Я блокирую их сразу, как только появляются, но подумываю, не закрыть ли мне профили.

– Прости, – говорит Марина.

«Они вешают чучела Дункана Маккензи на Харбор-бридж в Сиднее и сжигают их», – сказал Скайлер. Она чувствует себя маленькой и ужасно одинокой женщиной на враждебной планете. В лесах и горах, в эфире и сети – повсюду глаза.

* * *

Оушен просыпается. Ее разум чист, все чувства напряжены, она настороже, но не может понять, что ее разбудило. Потом вспоминает, как по стене спальни прошелся луч света.

– Время?

Домашняя сеть отвечает: «Два тридцать восемь». Оушен слышит хруст гравия под колесами и завывание двигателя. Она бросается к окну, пригибаясь, и успевает заметить габаритные огни, исчезающие за углом, среди деревьев.

– Что это было? – шепотом спрашивает она.

«Не смог рассмотреть номерной знак, – отвечает дом. – Машина оборудована инфракрасным устройством для ослепления камер».

Скрип двери в спальню матери, полоска света под ее собственной дверью. Оушен натягивает самую большую толстовку и выскальзывает в коридор.

– Ты слышала?