Восставшие из рая

Я чувствовал себя огромным пауком, нависшим над хутором, и нить за нитью невидимая клейкая паутина опутывала местность вокруг нас на полдня пути во все стороны. На северо-восток — почти до самого Переплета. Сначала было сложно отсеивать сигналы от настырного зверья и птиц, прорывавших паутину, но постепенно я настроился — тем более что посыл от приближающегося человека был бы совершенно иным по звучанию. А от Страничников — тем паче.

Бакс, выслушав мой рассказ о Сети, немного расслабился и прекратил бурчать, что «пора немедленно рвать когти». Черчек заявил о своем намерении идти в Ларь вместе с нами, Вила тоже кивнула с обреченным выражением лица, а Бакс минут пять расспрашивал меня о Сети и наконец согласился на уговоры старика обождать с уходом до очередного Большого Паломничества.

— Если уж шухер, — выразился Бакс в своей обычной манере, — так лучше чтоб при большом стечении народу. Авось, не все тут раздолбаи, да и недолго ждать осталось...

Я тихонечко вызвал Вилиссу на крыльцо, оставив Бакса с дедом и Щенком Кунчем допивать заветный кувшин, поминая умерших.

— Вила, — сказал я без обиняков, — что надо, чтобы Даром — убивать?! Научи!.. ну пожалуйста...

Она смотрела на багровые прожилки заката и не отвечала.

— Научи! — упрямо повторил я, чувствуя, что сейчас расплачусь, и стыдясь подступающих слез.

— Не могу, — прошептала она. — Не учат этому. Пока в тебе самом смерти нет — не сумеешь.

— Я уже умирал, — возразил я, — значит...

— Ничего это не значит. Нет в тебе черного света, а без него Даром убивать — убивать даром...

— А когда он во мне будет, этот черный свет?

— Ох, чую, будет, — пробормотала Вилисса, и я остался на крыльце один.

Лес стоял сплошной стеной, но краешек солнца слегка просвечивал из-за деревьев, и на миг мне показалось, что этот свет — черный.

Я — мальчишка. Впервые я понял...

Если я это понял, то, может быть, я уже не совсем мальчишка?..

25.

И юности камни

изъедены снами,

на дно размышления

падают сами.

«Далек ты об Бога,» —

твердит каждый камень.

Ф. Г. Лорка

ЧЕЛОВЕК ЗНАКА АХ — ОХОТНИК С ГЛУХОЙ ЗАИМКИ

...Впервые я по-серьезному заговорил о Нем уже в городе, на базаре. А вспоминал до того — раз сто. Еще со Дня Чистописания, когда мы с Менорой наткнулись на этого странного паломника в Книжном Ларе. Там, в Ларе, он и исчез, после беседы нашей ночной. Сам я не видел, как и где он пропадал — утонул в Чистописании, не до того было — зато другие кое-что видели, если не врут. А пускай и врут — иное вранье трех правд стоит...

Ведь слышал же в детстве своем незабытом то ли сказку, то ли пророчество о Нем — Том, Кто Возьмет на Себя! Слышал — да не верил. Сказка — она и есть сказка. Я уж и забыл ее почти, когда это случилось...

Помню, доча ко мне подбегает, глаза круглые, испуганной радостью лучатся; за рукав хватает: «Папка! — чуть не плачет в голос, — там человек один... на себя берет!»

Я сперва не понял.

— Что, — спрашиваю, — берет-то?

— Все!..

Вот тут-то я сказку и вспомнил, будто вновь пацаном заделался.

Переночевал он у меня в хибаре, за житье-бытье покалякали — и небо над ним не разверзлось, за дела Его окаянные, и Переплет не шелохнулся, комары — и те Его не больше, чем меня, кусали! А утром ушли мы с Менорой к Ларю, а Он заспался с устатку. И не виделись мы более. Пропал Он. В Ларь, сказывают, ушел. Вовнутрь.

И не вернулся.

Только так крепко мне это в душу запало, что стал Человек Знака Ах — охотник с Глухой заимки — не в ту строку становиться. Видно, подошло время, когда не всякое лыко в строку... Задумываться я невпопад стал, слова положенные говорить забываю, дела не все по обрядам вершу; а после и до того дошло, что в неурочное время на промысел отправился.

Шел — и боялся. Мало чего промысловики боятся, а тут разобрало. Обряды, конечно, обрядами, да только слова — они и есть слова. Пустым словом, как известно. Переплет не колеблется. А вот на промысел выйти, когда вся твоя Фраза по домам рассиживается — это уже Поступок. И вряд ли он добром от Переплета отразится.

И точно — как в Книгу глядел! На третий день у Дурного Лога в болото провалился. Ну не было там зыбуна, отродясь не было, всякий скажет!.. тамошние трясины — смех один.

Вот мне смех тот боком и вышел.

Провалился я крепко. «Ну, — думаю, — получи, Ах- неверующий, воздаяние горькое! Был охотник — и нет его, нахлебался Поступком по уши!»

Ведь ежели Переплет за дело платит — все, пиши пропало, не выберешься.

Раньше я бы и рыпаться не стал — принял бы, как должное, и сгинул бы в том болоте. А тут смотрю — стоит неподалеку у осинки чахлой Он. И осина та сквозь Него просвечивает, хотя до нее — рукой доплюнуть.

Видение, стало быть...

Постоял Он, помолчал и говорит тихо: «Что, Ах-охотник, забыл Меня?»

— Не забыл, — хриплю, — помню!.. руку, парень, руку дай...