Восставшие из рая

Он шел и шел, а я стоял и стоял, пока вопль Бакса не встряхнул меня, прервав оцепенение:

— Энджи, бери факельщика!..

Это была одна из немногих ситуаций, на которые Бакс реагировал мгновенно и адекватно. Я еще только разворачивался да примеривался, а он уже пронесся мимо Тальки, с ужасом глядевшего на женщину у столба, и врезался в толпу.

И мне не осталось ничего другого, как кинуться следом.

— Папа, да сделай хоть что-нибудь! — ударил мне в спину истошный крик моего сына.

Мы неслись сквозь плотный тягучий туман, и люди по мере нашего продвижения в их массе таяли, превращаясь в ничто; а я все бежал, пронизывая бесплотную толпу, пока не врезался лбом в возникшую передо мной сосну и не свалился на землю.

Лежа, я зачем-то кинул в бородача с факелом шишкой, и она пролетела через него, в районе груди, и попала в Бакса — который, по всей видимости, промчался сквозь факельщика и последовал моему примеру, чувствительно войдя в соприкосновение со стволом дерева.

Два здоровых мужика, беспомощные, как младенцы, сидели на сырой земле и, кусая губы, смотрели на призрачного бородача, как тот делает шаг к столбу со старухой… поднимает факел над головой… и мне вдруг мерещится, что у столба вовсе не старуха, а моя жена, оставшаяся с байдарками, а на палаче развевается широкое бело-серебряное одеяние…

— Папа, да сделай хоть что-нибудь!..

Топот конских копыт позади меня громом прокатился по лесу — и я весь сжался, ожидая, что это будет первый и последний звук — первый за все время этой невероятной казни и последний в моей жизни… и я еще успел увидеть, как факельщик недоуменно оборачивается…

Словно выключили невидимый кинопроектор — ни столба, ни дядьки с факелом, ни толпы, ни опушки… и на том месте, где только что была груда вязанок хвороста, росла семья молодых маслят. Глянцевых, упругих и наверняка не червивых.

Во всяком случае, мне так показалось…

Бакс встал, пнул грибы ногой и изо всех сил ударил кулаком в дерево, разбив руку в кровь. Потом он коротко всхлипнул, провел тыльной стороной ладони по лицу и стал похож на рыжего клоуна. На плачущего рыжего клоуна.

— Сволочи, — ни к кому не обращаясь, выдавил Бакс. — Мрази поганые… Ишь, расколдовались…

— Папа, — тихо спросил подошедший Талька, — ты очень больно ударился?

— Сволочи, — еще раз буркнул Бакс.

— Кто? — я попытался улыбнуться — и не смог.

Он не ответил.

…Через два с половиной часа мы вышли к байдаркам. Моя жена чуть не убила нас всех, но мы покорно выслушали ее аргументы в пользу нашей общей никчемности и бестолковости, и принялись готовить еду.

До вечера мы почти не разговаривали. А перед самым сном мы с Баксом выпили по два стаканчика. Молча.

Талька сидел рядом.

3

Люди шли за летом,

осень — следом.

Ф. Г. Лорка

Последующие пять дней были до отказа заполнены сбором ягод, рыбной ловлей, мозолями от весла и прочими прелестями жизни. Бакс учил Тальку каким-то немыслимым приемам, супруга моя истекала счастьем и покоем, что с ней случалось отнюдь не часто, я добросовестно разделял это благостно- расслабленное состояние, но в действительности не мог отпустить себя ни на секунду.

Во-первых, меня беспокоил Талька. На поляне, усыпанной спелой земляникой, он мог застыть, как истукан, уставясь на неведомый стебель местного лопуха и морща лоб, словно он (Талька, а не лопух!) видит старого знакомого и никак не может вспомнить, как того зовут. И место для стоянки он определял теперь безошибочно — без комаров, с подветренной стороны; и вообще…

Во-вторых, меня беспокоил Бакс. Он ходил, словно отравленный, и временами мне казалось, что в добром толстом дяде Баксе кипит скрытый котел с плотно пригнанной крышкой, и надо бы успеть увернуться, когда тот взорвется.

Со мной раньше случалось нечто подобное. Это когда какому-нибудь гаду надо было дать по морде, а ты не дал — по причинам социальным, этическим или просто от интеллигентской трусости — и потом ходишь, как дерьма наелся, и все это перевариваешь, если не сбрасываешь на кого-то безвинного и случайно подвернувшегося под руку.

Бакс называл это… не помню уже как, но это именно оно и было.

В-третьих, меня беспокоил я. Я видел туманную паутину. Я видел ее раз пять-шесть; и более того, я чувствовал нашу зависимость от ее колыхания. Дернется нить, и рыба на вечерней зорьке клевать не будет, сколько ни прикармливай и не чертыхайся шепотом. Или грибов сегодня есть не следует, а следует давиться макаронами, потому что волнение прошло по дальним волокнам, и легкая рябь соизволила докатиться до нас.

Я морщился, как от головной боли, тайно глотал пенталгин и видел проклятую паутину; Инга поглядывала на меня с недоумением, а Талька — с сочувствием.

А когда мы добрались до Браншвейга, и Бакс тут же отправился в местную ратушу, а потом вернулся оттуда злой до бледности и долго показывал мне, не стесняясь Тальки, что бы он сделал с местными бюрократами, не желающими приподнимать свои толстые задницы — я занервничал до рези в желудке.

Я понял, что чувствуют марионетки, когда их достают из сундука.