Восставшие миры

— Ты долго жил на Земле, Дейро, до тонкостей освоив управление экономикой. Но забываешь, с каким народом имеешь здесь дело. Во внешних мирах живут главным образом простые люди. Прежде они лишь обменивались товарами, пока кто-то не начал чеканить монеты из золота, серебра и прочих материалов, имеющих ценность для данной конкретной колонии. Метеп IV чуть не накликал на свою голову полномасштабный бунт, когда начал проталкивать законы о платежных средствах, превращая имперскую марку в единственную валюту, имеющую хождение во внешних мирах.

Он поднял бумажку достоинством в одну марку:

— Теперь ты даже ее хочешь у них отнять, обменяв на короткий гудочек в компьютерной банковской памяти? Хочешь объявить, что людям уже не позволено иметь деньги, которые можно держать в кулаке, пересчитывать, передавать из рук в руки, может быть, даже где-нибудь схоронить? — Метеп VII скупо, мрачно усмехнулся и вновь покачал головой. — Нет. И без того возникла кучка безумных маньяков, которые пытаются со мной покончить. Благодарю, с меня вполне достаточно. При одном намеке на твое предложение на меня ополчится каждый обитатель внешних миров, у которого имеется бластер. — Другой рукой он взмахнул «Хрестоматией Робина Гуда». — Лучше бы автор этой листовки предсказал мою смерть, чем повышение налогов. Нет, друг мой. Я не намерен стать единственным Метепом, свергнутым революцией. — Он поднялся, глядя прямо в глаза Хейуорту. — Считай свою идею запрещенной.

Хейуорт отвел глаза, осмотрел стол в поисках поддержки. Ничего не нашел. На заседаниях Совета Метеп обладал правом вето. Вдобавок досконально понимал психологию обитателей внешних миров — поэтому и стал Метепом. Так или иначе, вопрос закрыт. Хейуорт снова взглянул на Метепа VII, готовясь красиво пойти на попятный, но заметил на лице правителя изумленное озадаченное выражение. Метеп держал в руках два листка бумаги — в левой марку, в правой листовку Робин Гуда, — пристально их рассматривая и ощупывая.

— В чем дело, Джек? — спросил советник.

Метеп поднес к носу одну бумажку, другую, понюхал.

— Не было никаких краж гербовой бумаги? — обратился он к Крагеру.

— Нет, конечно. Мы храним бумагу столь же строго, как отпечатанные купюры.

— Листовка напечатана на гербовой бумаге, — объявил Метеп.

— Быть не может! — Министр финансов, схватил со стола листовку, помял, понюхал, рассмотрел на свет.

— Ну?

Старик кивнул ошеломленно и озабоченно, откинулся в кресле, которое принимало форму тела.

— Точно, гербовая бумага.

Надолго воцарилось полное молчание. Присутствующие вдруг поняли, что автор листовки, к которой они только что так легкомысленно относились, не обезумевший радикал, потеющий в каком-то грязном подвале где-то в Примус-Сити, а, скорей, человек или группа людей, которым удалось незаметно для всех украсть гербовую бумагу. И в высшей степени презирающих имперскую марку.

Глава 5

Я иногда думаю, что о нас скажут будущие историки. Современного мужчину описывает единственная фраза: он прелюбодействовал и читал газеты.

Дж. Б. Кламменс

«Белый олень» стал совсем другим, понял худой светловолосый мужчина по имени Питер Ла Наг, переступив порог. Оформление прежнее: роскошные стенные панели, стойка бара из цельного дерева кирни, дощатый пол… В этом смысле все в целости и сохранности, наряду с запрещением допуска женщин. За пять стандартных лет, прошедших после его последнего приезда на Трон, когда он выпивал и закусывал в «Белом олене», с виду ничего не изменилось и не обновилось.

Изменилась атмосфера и уровень шума. Завсегдатаи не замечали, что за стойкой бара стихли разговоры. Никто не обращал на это внимания, кроме Ла Нага после пятилетнего отсутствия. С годами болтовня стала тише, паузы дольше. Дело не в увеличении среднего возраста посетителей и не в том, что старым знакомым практически уже нечего рассказать. Видны новые лица, кое-какие прежние исчезли. Тем не менее молчание неотвратимо расползалось.

В открытых барах это не так бросалось в глаза. Присутствие женщин как бы поднимало настроение, вносило в залы определенный оптимизм. Общаясь с противоположным полом, мужчины надевали другие маски, изображая крутых настоящих ребят, благополучных, уверенных, у которых все под контролем.

Но в заведениях вроде «Белого оленя», где не бывало женщин, маски оставались дома. Какой смысл пускать пыль друг другу в глаза? Поэтому атмосфера мрачнела, сперва незаметно, к концу вечера ощутимо. Отчаяния, безусловно, не чувствовалось. Времена не так плохи. Вряд ли назовешь хорошими, но и наверняка не плохие.

Плохим было будущее. Никто уже не ждет завтрашнего дня с решимостью и отвагой, не собирается выжать его до капли, чего-то добиться, бросившись в бой. Завтра придется бороться за то, что имеешь, или стараться отдать поменьше, с неохотой, с максимальным сопротивлением.