Восточней Востока

Покидая школу, шестиклассники (в Японии дети оканчивают последовательно три школы, по системе шесть — три — три года, школы эти независимы друг от друга и подчиняются разным ведомствам, обязательны лишь первые две ступени) оставляют прощальный подарок — какую-нибудь коллективную работу. В той школе, где побывал я, один из недавних выпусков оставил живописное панно, другой — большой деревянный рельеф «Насекомые» и т. д. Все это хранится в школе и составляет предмет ее гордости. Правда, мне рассказали, что в последнее время раздаются голоса о необходимости сделать обучение в японской школе более прагматическим, приблизить его к требованиям жизни, уделить больше внимания физике, химии, математике и другим отраслям знания, имеющим непосредственную прикладную ценность. И произвести это предполагается, конечно, за счет не столь полезных «уроков прекрасного»…

После уроков

Я уже сказал, что отнюдь не склонен преувеличивать роль и значение прекрасного в человеческой жизни. Меня уже, увы, не увлечет, как увлекла когда-то, мысль, сформулированная одним из наших поэтов:

Имеющий в руках цветы
Плохого совершить не может!

Совершали. И не только в глубокой древности, но и в наши времена. Руки, обагренные кровью стариков и детей, бродили по клавиатурам фортепьяно в городах оккупированной Европы, извлекая сладостные звуки «Штиле нахт». Традиционный культ красоты не помешал и Японии стать чуть больше трех десятилетий назад одной из милитаристских, фашистских держав, агрессором, инициатором войны в бассейне Тихого океана.

И все-таки…

Прекрасное — прекрасно.

Прекрасное сближает народы, способствуя взаимопониманию.

И поэтому, и по многим еще причинам, которые нет надобности перечислять здесь, дабы не повторять общеизвестное, мне долго будут помниться часы, проведенные в токийской школе.

Вспоминая о них, я уже не столь удивляюсь тому, что знаменитый нейрохирург доктор Исино, с которым мы встретились в городе Канадзава (его ученики сказали мне по-русски: «Мы хотим быть такими, как доктор Исино!»), занимается на досуге живописью по фарфору; я воспринимаю как вполне естественное сообщение о том, что в префектуре Нагано производится особый вид фарфоровой посуды — ракуяки, рисунок на которой делает сам заказчик, кем бы он ни был; я не удивился, увидев простое и смелое убранство в одном из ресторанов старого Киото — под потолком висели ржавые металлические корзинки, а в них — самые обычные полешки дров с зеленовато-серой корой, и все это отнюдь не производило впечатление неопрятности, а, наоборот, было очень изящно и красиво…

Бунт молодых

Едва успев подняться на земную поверхность из неглубоких недр токийской «подземки», я неожиданно для себя расплакался. Не от растроганности, не от умиления — от внезапной рези в глазах. Так вот, значит, какой он, этот пресловутый слезоточивый газ! Оказалось, впрочем, что к сравнительно небольшой его концентрации можно в какой-то мере притерпеться, и уже через минуту-другую я почувствовал себя в состоянии оглядеться по сторонам — лишь время от времени приходилось вытирать платком непрошеные слезы.

Я не узнал Синдзюку, знаменитый токийский район Синдзюку, второй центр одиннадцатимиллионного города, тот самый Синдзюку, о котором говорят, что обаяние его неотразимо и не видеть его — значит не видеть Токио.

Синдзюку в переводе означает «новая станция». Этот район развился в послевоенные годы и ныне стал, как заверяют статистики и социологи, самым многолюдным местом в столице. Обычно в такие вот вечерние часы Синдзюку залит светом неона, гигантские универмаги сияют всей необъятной ширью своих витрин, на свой лад завлекают посетителей маленькие лавочки самой различной специализации: обувь и электротехника, жемчуг и клюшки для игры в гольф, дамское белье и живые щенки. Посреди переулка вы наткнетесь на тележку, уставленную клетками, из которых разносится беспрерывное стрекотание: сверчки! Обычай держать дома сверчка в клетке давно утвердился в Японии, с тех самых, очевидно, пор, как рост городов с неизбежностью отдалил большинство японцев от столь милой их сердцу природы; но именно в последние годы он получил, кажется, особое развитие, в одной из газет мне попалась статья, озаглавленная «Инсектбум», автором ее был член парламента. А в один жаркий полдень на асфальте тротуара в том же Синдзюку мне встретился большой и усталый сверчок. Выскользнув, по-видимому, накануне из клетки навстречу такой завлекательной — всегда завлекательной — свободе и переночевав где-нибудь в прохладном уголке, он полз теперь неведомо куда, и чудо еще, что до той минуты он не погиб под одной из многих тысяч шаркающих по асфальту ног.

Уголок «Старой Европы»

в районе развлечений Синдзюку