Восточное наследство

— Занятно, — сказал Ерожин. — Кто-то из вас путает время Вот и получаются чудеса.

Гудок машины прервал дискуссию о странном поведении Любы. Ганс Крюгер с огромным пакетом, извиняясь, развел руки:

— Пришлось обедать с софетником. Вино фат, сильно ел. Много гофорил. Старался все успефать. Теперь жду пригофорить.

— Теперь жду приговора, — смеясь, поправила Вера. — Ты, Гансик, такой смешной.

Так уморительно по-русски говоришь. Я тебя прощаю.

— А я нет, — сказал Сева, обтирая полотенцем лицо. — Пей штрафную. Лида, налей Гансу стакан водки.

— Не надо меня штрафофать! — взмолился Ганс. — Если хочешь убифать, согласен, но на площадке клюшкой или шаром. И я уже заслужил пятьдесят очкоф. Я приехал один. Бодрофич остался на приеме.

— Хорошо, мы как раз собирались на поля.

Знакомься, это Петр Ерожин, друг Нади. Он никогда не видел, как играют в гольф.

— Душефно рад, — поклонился австриец. — Мы с Сефой пройдем три поля, а фы гуляйте и глядите. Там очень красифо. — Ганс еще раз расплылся в улыбке и стал вынимать из пакета дары. Коробку конфет. Шикарную бутылку рейнского вина. Куклу австрийского охотника в национальном костюме с рожком.

— Это все нам? — обрадовалась Вера. — Гансик, ты прелесть.

— Самый большой подарок, что ты нам сделал, Ганс, это то, что не привез Бодровича.

У нас есть, о чем поговорить, — добавил Сева, вынимая свою тушу из кресла.

Люба с Верой остались дома помогать Лиде готовить чай. Сева собрал в чехол на колесиках набор клюшек, и они вчетвером направились к гольф-клубу. Сева и Ганс отстали. Сева катил клюшки и беседовал с Крюгером о делах. Надя взяла Ерожина под руку и повела показывать поля. По-английски стриженные газоны полей для гольфа превращали знакомый русский пейзаж в чудесный парк. Оказывается, наши березки в сочетании с английским газоном удивительно преображаются.

— В чем смысл игры? — спросил Ерожин, оглядывая группки мужчин, медленно шествующих от одного поля до другого.

— Костяной шар надо загнать в лунку, — ответила Надя.

— А где лунка? — оглядываясь, допытывался Петр.

— Лунка далеко. Сначала надо пройти поля. Хороший игрок проходит поле за меньшее число ударов. Надо суметь не загнать шар в ловушку. Видишь ловушки?

— Вижу, — Ерожин различил песчаные плеши на зеленом газоне поля.

— Если шар попадет в ловушку, его трудней оттуда вынуть хорошим ударом. Для этого у них специальные клюшки.

— Что-то они не торопятся, — заметил Ерожин, глядя на бредущих игроков. Среди них были один африканец и один японец.

— Гольф потому и считается дипломатическим спортом. Во время игры можно посплетничать. Видишь японца? Это посол. Он заядлый игрок.

Надя и Ерожин давно оторвались от Севы с Крюгером. Они спустились к ровному зеркалу прудика и уселись на ствол дерева, приспособленный под скамейку.

— Петь, у тебя было много женщин? — вдруг спросила Надя.

— Зачем тебе знать? — ответил Петр, обнимая девушку за плечи.

— Скажи. Мне интересно, — настаивала Надя. — Я о тебе так мало знаю. Знаю, что ты был женат. Почему развелся? Я хочу знать про тебя все. Ты же сегодня признался мне в любви? Правда, тебя это сделать заставили.

— И я им очень благодарен. Сам бы не решился, — ответил Ерожин.

— Ты отца боишься? На скромника ты не похож. Домой меня не приглашаешь. Почему? Ты ведь знаешь, что я тебе ни в чем не откажу. — Надя покраснела, но глаз не стрела.

Ждала ответа.

— Понимаешь, Надя, мне трудно тебе объяснить, но я попробую. Ты мне понравилась сразу.

— Тогда, на свадьбе? — Надя погладила колючую щеку Ерожина. — Я в тебя на свадьбе влюбилась. Как ты со мной один раз станцевал, я погибла-. Я тебя весь вечер глазами искала.

А ты больше не подошел.

— Я тоже на тебя весь вечер смотрел. А не подошел потому, что подумал: куда ты, старый кобель, лезешь? Девочку захотел. Сиди тихо.

Я себе приказал и приказ выполнил.

— Когда мне отец рассказал, что Петр Ерожин в больнице лежит с пулей, которая папе предназначалась, я сразу почувствовала, это ты. Не знаю почему.

— А я когда в сознание пришел, первое, что вспомнил — твое лицо. Почему в больнице — не помню, что было — не помню, а твое лицо помню. Музыку ту помню.

— А я, когда в больнице тебя увидела, худого, в щетине, сердце сжалось. Чуть в истерику не впала, но, вижу, ты глаза приоткрыл.

Я себя заставила улыбнуться. Ничего не могу понять. Чужой мужик, видела всего раз в жизни, а такой родной, аж до боли.

— А я глаза открыл, думаю, опять бред.

Вроде уж оклемался, и снова… Жду, когда видение исчезнет. А ты не исчезаешь.

— А я поняла, что ты меня узнал и рад. Твои глаза тебя выдали. Я потом весь день как шальная бегала, песни пела, папе на шею бросалась.

К бабушке пошла. Так хотелось с кем-нибудь радостью поделиться. Но сдержалась. Подумала: вдруг ты женат? Стала отца тихонько о тебе расспрашивать. Узнала, что ты в разводе. Что тебя жена бросила. Что у тебя в Москве никого. Так хорошо мне стало…

— Потом ты еще пришла в больницу, пирожных мне принесла. Я пирожные терпеть не могу, но в тот раз они мне показались чудом.

Я тебя каждый день ждал.