Восточные Отцы IV века

Св. Григорий приводит слова Платона, «одного из греческих богословов», — «Уразуметь Бога трудно, изречь же невозможно». И поправляет его: «Изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно». Нельзя до конца перевести опыт веры на язык понятий. И потому Бог не именуем, есть Бог безымянный… «О, Ты, Который превыше всего. Ибо что иное позволено мне изречь о Тебе? Как воспеснословит Тебя слово! Ибо Ты неизрекаем никаким словом… Как воззрит на Тебя ум, — ибо Ты непостижим никаким умом… Ты — един и все. Ты ни един, ни единое, ни все. О, Всеименуемый! Как наименую Тебя, единого неименуемого»… И потому Богословие становится апофатическим, описывает Бога чрез запреты и отрицания. Из положительных имен только богооткровенное имя Сущий выражает нечто о Нем и принадлежит собственно Ему и только Ему, — так как только Ему принадлежит самобытность и самобытие… Однако, нужно помнить, что Бог выше всякой сущности, всех категорий и определений. И самое имя Бог есть имя относительное, обозначающее Бога в отношении к твари… Есть основание думать, что в апофатическом Богословии Григорий следует Клименту Александрийскому: у них сходство не только в словах, но прежде всего в библейских текстах. При этом у Григория очень смягчен тот агностический стиль, в который нередко впадает Климент. Апофатическое Богословие для Григория в известном смысле положительнее катафатического. В катафатическом мы познаем по аналогии. И все аналогии недостаточны и обманчивы. «Если и отыскивается малое некое сходство, то гораздо больше ускользает, оставляя меня долу вместе с тем, что избрано для сравнения»… В апофатическом Богословии чрез отрицания точные описуются неизреченные тайны созерцания.

В Богопознании есть ступени. Есть ступени и в самом Богооткровении. Это — два пути, снизу и сверху. «В продолжение веков, — говорит св. Григорий, — было два знаменитых преобразования жизни человеческой, называемые двумя Заветами и, по известному изречению Писания, потрясениями земли (Агг. 2:7: и потрясу небо и землю, море и сушу и все народы, и приидет Желаемый всеми народами)… Одно вело от идолов к Закону, другое от Закона к Благодати. Благовествую же и о третьем потрясении, — о преставлении от здешнего к тамошнему, непоколебимому и незыблемому». И оба Завета вводились постепенно, не вдруг и не сразу: «Нам нужно было знать, что нас не принуждают, а убеждают», — замечает Григорий. Истина раскрывалась «постепенными изменениями»… Так и в Богословии совершенство достигается чрез постепенные прибавления. «Ветхий Завет ясно проповедал Отца, и не с такою ясностью Сына. Новый открыл Сына и дал указания о Божестве Духа. Ныне пребывает с нами Дух, даруя нам яснейшее о Нем познание… Надлежало же, чтобы троичный свет озарял просветляемых постепенными прибавлениями»… Откровение совершилось, троическая тайна явлена и открыта. Но еще не вмещается в человеке. И должно вникать в нее — «до совершенного явления того, что для нас вожделенно»… И Григорий провидит: «Когда взойдем внутрь, тогда Жених знает, чему научить и о чем беседовать с вошедшими душами. Будет же, как думаю, беседовать, преподавая совершенное и чистейшее ведение»… Но только чистые узрят Чистого, — трисолнечное сияние Божества. «Наследуют совершенный свет и созерцание святой и царственной Троицы, Которая тогда будет озарять яснее и чище, и всецело соединится со всецелым умом, в чем одном и полагаю я собственно Небесное Царство», — замечает Григорий. Получать «всецелое познание» Троицы, — «что Она, какова и колика»… Здесь св. Григорий близок к Оригену.

III. Троическое богословие.

Церковная память усвоила св. Григорию имя «троического богослова». И это характерно для него не только потому, что всю жизнь он богословствовал о Троице в борьбе с лжеучениями и лжеучителями, но еще и потому, что для него созерцание Пресвятой Троицы было пределом и средоточием всей духовной жизни. «С тех пор, как в первый раз отрешившись от житейского, — говорил св. Григорий, — предал я душу светлым небесным помыслам, и высокий ум, восхитив меня отсюда, поставил далеко от плоти, скрыл в таинницах небесной скинии, — с тех пор осиял мои взоры свет Троицы, светозарнее Которой ничего не представляла мне мысль, Троицы, Которая с превознесенного Престола изливает на всех общее и неизреченное сияние, Которая есть Начало всего, что отделяется от превыспреннего временем, — с тех пор, говорю: умер я для мира и мир умер для меня»… Вся молитвенная лирика св. Григория есть троическая лирика: «Троица — мое помышление и украшение», — восклицает он… И на закате жизни молится, чтобы прийти туда, «где моя Троица и Ее сочетанное сияние, — Троица, Которой и неясные тени приводят меня в восторг»…