Восточные религии в римском язычестве

Другие историки или мыслители сегодня предпочитают прилагать к религиозным феноменам законы естественных наук, и тогда неожиданное применение находят теории по поводу эволюции видов. Иммиграция жителей Востока, и в частности сирийцев, была достаточно значительной, утверждают они, чтобы вызвать стремительную порчу и вырождение здоровых италийских и кельтских народов. В то же время противоестественное социальное положение и пагубный политический строй привели к ослаблению энергии народа, к истреблению лучших и возвышению худших представителей населения. Эта толпа, вырождению которой способствовали гибельные сплетения, взвинченная в результате отбора наоборот, утратила способность противостоять вторжению азиатских химер и извращений. Снижение интеллектуального уровня, утрата критического духа сопровождалась падением нравов и удрученным состоянием духа. В эволюции верований триумф Востока знаменует собой регресс в сторону варварства, возврат к далеким истокам веры, к обожествлению сил природы. Таковы, в двух словах, недавно предложенные системы, которые были встречены с некоторой благосклонностью{29}.

Нельзя отрицать того, что в период упадка Рима души, по-видимому, стали более косными, а нравы грубыми; в своей совокупности это общество было самым плачевным образом лишено воображения, разума и вкуса. Кажется, что оно впало в состояние какой-то церебральной анемии, будучи вдобавок поражено неизлечимым бесплодием. Ослабевший разум принимает самые примитивные суеверия, самый экзальтированный аскетизм, самую экстравагантную теургию. Он напоминает организм, неспособный защитить себя от инфекции. Все это справедливо лишь отчасти; при всем при том излагаемые нами теории исходят из неверного взгляда на вещи; в действительности они опираются на давнишнее заблуждение, согласно которому во времена империи Азия занимала второстепенное положение по отношению к Европе. Если триумф восточных культов порой и облекался в форму возрождения дикости, на самом деле в эволюции религиозных форм эти культы представляли более развитый тип, чем древние национальные верования. Они были менее примитивными и упрощенными и, если можно так выразиться, лучше оснащенными, чем древнее греко-латинское язычество. Именно на это мы только что уже указывали, и это же, как мы надеемся, будет явным образом следовать из этих очерков.

Это великое религиозное завоевание (нужно ли это доказывать?) можно объяснить лишь причинами нравственного порядка. В областях, в которых, как, например, во всем социальном феномене, недостаточно объяснить его инстинктом подражания или заразительностью примера, мы всегда в конце концов упираемся в ряд индивидуальных обращений. Пристрастие разума к мистике в одинаковой мере связано с рефлексией и с продолжительным и почти неосознаваемым действием смутных чаяний, которые порождают веру. Покрытое мраком рождение нового идеала происходило в муках, и острая борьба продолжала охватывать души множества людей, когда их отрывали от их древних родовых культов, или чаще от равнодушия, взыскательные боги, требовавшие от верующих самоотверженной преданности, набожности в этимологическом смысле этого слова. Посвящение Исиде героя Апулея действительно является результатом призвания, призыва богини, желающей, чтобы неофит вступил в ее святое воинство{30}.

Если всякое обращение подразумевает психологический кризис, трансформацию человеческой личности до самых ее глубин, то это справедливо главным образом в отношении восточных религий. Родившись вне узких рамок Рима, они часто развивались во вражде с ним и сделались интернациональными — а значит, индивидуальными. Представление, некогда связывавшее набожность с городом или племенем, с родом или семьей, разрушилось. На смену всем античным объединениям людей приходят общины посвященных, все члены которых, откуда бы они ни происходили, считают друг друга братьями{31}. В них бог, понимаемый как вселенский, принимает всех смертных как своих детей. Когда эти культы устанавливают связь с государством, тогда они призваны поддерживать не древние муниципальные или социальные институты, а авторитет монарха, рассматриваемого, наравне с божеством, как бессмертный владыка всего мира. Среди мистов находятся азиаты вперемешку с римлянами, рабы бок о бок с высшими чиновниками. Принятие одной веры делало бедного вольноотпущенника равным, а иногда и более высоким, чем декурион или «знатный человек». Все подчинялись единым правилам, принимали участие в одних и тех же праздниках, в которых стирались отличия аристократического общества, родовые или партийные расхождения. Здесь больше не существовало расы и национальности, магистратов и отцов семейства, патрициев и плебеев, граждан и иноземцев, вместо этого были просто люди, а чтобы привлекать новых адептов, нужно, чтобы в центре внимания культа был человек и его возможности.